Бестиарий спального района - страница 75
— Ох, болезный… — ответила Кира. — Ну, не плачь, Ондрюшенько, не плачь. Покормлю тебя, это первым делом. Заморишь червячка, оно и повеселее станет. А потом, глядишь, и придумаем что.
Она споро выскочила в коридор. Через минуту-другую вернулась, неся в сухоньких руках что-то, завернутое в бумагу.
— Кушай, дружок.
— А это что? — опасливо спросил Андрейка.
— Это, милок, пицца «Маргарита». Гости оставили, так ты уж не побрезгуй. — Кикимора церемонно поклонилась. — Чем богаты…
Жировичок осторожно надкусил кем-то обгрызенный блин, успевший уже и подчерстветь. Вздохнул, принялся жевать.
— Вкусно? — гордо осведомилась Кира.
— А запить нечем? — страдальчески морщась, ответил вопросом на вопрос Андрейка.
— Не привередничай! — рассердилась кикимора. — Дали тебе, вот и жуй-глотай, да спасибо скажи! А то ишь ты! Запить ему!
Крупная слеза плюхнулась на остатки пиццы.
— Ладно, не мокни, — смягчилась Кира. — Закуси уж чем есть, для разогреву. Мы закрываемся скоро, тогда уж поплотнее угощу. По старой дружбе. Хотя пороть тебя надо, а не привечать, пороть оглоеда срамного. Да уж ох, сердце бабье…
Она стрельнула в Андрейку глазками, и тот приободрился.
…Через час с небольшим заведение и вправду опустело. Кирушка с Андрейкой выбрались в зал, пролезли за стойку. Жировичок, притворяясь, что разбирается, выбрал бутылку приторно-сладкого ликера молочного цвета, лихо выпил залпом целый бокал и совсем повеселел. Кикимора предпочла что-то прозрачное, слегка пузырящееся. Впрочем, и к этому она только прикасалась губами. Однако губы перестали казаться бескровными, и серые щеки заиграли румянцем, и глаза заблестели.
А Андрейка, казалось, надувался на глазах, словно праздничный воздушный шарик. Он уже допил второй бокал и приступил к третьему. Смело залез в холодильник, попробовал несколько пирожных, бисквит и песочное не одобрил, но все-таки съел, а вот эклеры похвалил от души. Кира, глядя на гостя, радостно смеялась, деликатно прикрывая рот ладошкой.
Свои злоключения жировичок видел теперь в юмористическом свете и рассказывал о них, веселя хозяйку до сухой икоты.
Потом Андрейка гоголем ходил по залу, ловко вспрыгивал на столы, исполнял на них различные виды чечетки — пришлось как-то видеть по телевизору, — спрыгивал, делал замысловатые кульбиты, а Кирушка прямо изнемогала от смеха и держалась за впалый животик.
Ближе к утру оба устали и посерьезнели.
Сели рядышком.
— Ох, умаялась! — выдохнула кикимора и положила голову Андрейке на плечо. — Вот такой ты мне по нраву, пузырек!
— Да и ты мне по душе, веточка-палочка, — проговорил жировичок, кладя руку на острую коленку Киры.
— Что ж делать-то с тобой? — прошелестела та. — Ты не думай, хочешь — живи сколько надобно. Да только не по законам это, сам знаешь. Нам ведь поодиночке жить-вековать положено…
— Да, — печально подтвердил Андрейка.
Вдруг на него словно что-то накатило. Живешь вот так, живешь, шалишь, озоруешь, да и пользу хозяевам приносишь, потому что без домовика дом не дом — просто стены, пол, потолок… Только потом-то — что? Так ведь доиграешься: сгинешь — и следа от тебя не останется, и ни одна душа не вспомнит.
Снова слезы подступили. Он сжал коленку кикиморы, потом обнял Кирушку за твердую талию, притиснул к себе потеснее:
— Одинокие мы с тобой оба… Горемычные… Эх, судьба…
Жировичок напрягся и принялся заваливать кикимору под стойку бара.
— Охальник, — шепнула Кирушка, но особо сопротивляться не стала.
…Летние ночи коротки. Вот и эта ночь близилась к концу. Андрейка с Кирушкой тихонько разговаривали о пустяках, понимая, что скоро им прощаться.
Вдруг кикимора замерла, словно одеревенела. Даже взгляд маленьких ее глазок остановился, и моргать перестала.
— Ты что? — испуганно прошептал жировичок.
— Понесла, — так же испуганно ответила Кира. — Право слово, понесла, чую.
Андрейка тоненько ойкнул.
— А и хорошо! — Кикимора вдруг улыбнулась и часто заморгала. — Не все же сухой веточкой оставаться. Рожу кикиморушку махонькую, Ондриянкой прозову, воспитаю. Али жировичка рожу? — добавила она в сомнении.
Андрейка припомнил, что́ когда-то папаша ему рассказывал. И тоже, как и Кира, прислушался к себе. Сердце застучало часто-часто.
— Кикиморушку родишь, — уверенно сказал он. — А я жировичка на свет произведу.
— Ты? — засмеялась Кирушка.
— Я, а то кто же, — важно подтвердил Андрейка. — Ты что ж, не знаешь? Мы так и плодимся: сойдешься с кем-нибудь, и того… Можно и наследника породить. Как-то родитель мудрено это втолковывал, не упомню уж… Слов длинных не люблю… генез какой-то… В общем, от живота отделится.
— Да что ты?!
— А вот утонуть мне в Божьем озере… — Голос жировичка пресекся.
Андрейка потрясенно смотрел куда-то внутрь себя и видел дорогу на Божье озеро. И знал откуда-то, что теперь это его путь. Сегодня, прямо сейчас, чтобы до рассвета успеть. Почему до рассвета-то? А поди пойми, но точно: до рассвета.
Там, на Божьем, недоступном, как считалось, ни для кого из них, из близкой и дальней родни, даже для Высших недоступном, он, жировик-харчевник Андрей, найдет и добудет что-то очень важное. Для всех для них важное. А уж где жить да чем кормиться — дело десятое. Все образуется.
«Я избран, — подумал Андрейка. — Кем — непонятно, и что я там добуду — тоже пока непонятно, однако идти надо. Предназначение», — просмаковал он непривычно длинное слово.
