Близнецы - страница 81

Так что к дому его превосходительства — весьма скромному и, надо заметить, весьма нелепому в сибирской зиме бледно-желтому особняку в классическом стиле — Вова пришел едва живой от холода и удушья. Его вряд ли и пустили бы, да повезло, что встретил знакомого.

Они столкнулись в дверях. Бледный, некрасивый юноша, испугавшийся в дымном кабаке дуэли с Прыжовым, оказался сыном генерал-губернатора. Вова не сразу и вспомнил его, тот же, кажется, был действительно рад.

— Евгений Васильевич! — закричал он с порога — то ли сам возвращался откуда, то ли только выходил, — здравствуйте!

— Здравствуйте! — кое-как просипел Вова, сам не зная, да и не интересуясь особенно, с кем здоровается.

— Вы к отцу? Проходите, сейчас отогреетесь, — он под руку ввел Вову в дом и с тоской и завистью прибавил, — отвыкли от наших морозов.

На ответ Вове попросту не хватило дыхания — он и так боялся, что вот сейчас, на пороге, упадет в обморок.

Кое-как, с помощью своего неизвестного знакомого и мордатого швейцара с тупой и надменной рожей, он высвободился из пальто.

— Благодарю, — Вова улыбнулся окоченевшими губами, — не пойму, то ли я располнел, то ли пальто подменили.

Губернаторский сын улыбнулся мелкими зубками.

— Вы ко мне? Или к отцу?

— Я к генерал-губернатору. Полагаю, к отцу.

Юноша с готовностью рассмеялся.

«Как же его все-таки зовут?» — подумал Вова.

— Пройдемте в гостиную. Отцу о вас доложат.

Леденела за большими окнами черная ночь, а здесь поблескивало лаком старое фортепиано, и чуть лоснилась обивка уютных глубоких кресел, а кремовые обои засижены были острокрылыми певчими птицами. Комната освещалась керосиновой лампой, стоявшей на круглом столике, судя по размерам, специально под лампу и сделанном, с потолка свисала запыленным стеклом старинная свечная люстра.

Вова заприметил новенький, свежеотпечатанный томик Байрона — судя по обложке, на языке оригинала, — лежащий на крышке фортепиано, и примостившуюся возле педалей темно-зеленую винную бутылку.

Юноша, кажется, проследил его взгляд.

— Пытаюсь положить на музыку, — объяснил он, усаживаясь в кресло, — со скуки чем только не займешься.

Голос его был невыносимо манерен. Барские, ленивые, скучающие нотки, казалось, покровительственно поглядывали на все вокруг — и на Байрона, и на музыку, и на снежную зимнюю ночь… На Вову подобное отношение вряд ли распространялось — как ни крути, он был в глазах юноши почти европейцем. Вова вспомнил сцену в трактире и тихонечко рассмеялся.

Юноша вопросительно посмотрел на него.

— Да так, — объяснил Вова, усаживаясь поудобнее и укладывая ногу на ногу, — я смеюсь над идеализированными представлениями об исторической роли дворянства.

— Я бы не сказал, что нас идеализируют, — осторожно заметил губернаторский сын, — скорее наоборот.

Вова пожал плечами и как мог нагло улыбнулся, — это вам так кажется. Вы просто слишком близко к сердцу все принимаете.

Юноша дернулся и недоверчиво взглянул на Вову — тот все так же дерзновенно улыбался и покачивал ногой — юноша вспыхнул, сделал движение, будто собираясь встать из кресла, щеки его побелели, а нос, наоборот, покраснел, и неизвестно, чем бы все и кончилось — все ж дома он был много уверенней в себе, да и Вова, по его убеждению, был «свой», а своих он не боялся — как в комнату вошел слуга и дребезжащим, звучным когда-то баритоном объявил, — Сергей Владимирович ожидает Вас у себя.

Вова последовал за слугой, на прощанье чуть кивнув юноше — тот сделал вид, что не заметил. Они проследовали анфиладой сумрачных холодных комнат с зачехленной мебелью и остановились перед потемневшей деревянной дверью.

Слуга сделал шаг в сторону и остановился, а увидев, что и Вова остановился вслед за ним, громким укоризненным шепотом пояснил, — проходите-с. Барин ждет.

Градоначальник оказался худым, иссохшим стариком с серыми бакенбардами по сторонам костистого лица и черными маленькими глазками. Он и дома у себя сидел в мундире и при орденах, и на вошедшего Вову взглянул с начальственной строгостью.

— Здравствуйте, садитесь, пожалуйста.

Вова, по тюремной привычке чуть было не брякнул в ответ — уже, мол, сел — и, кивнув, опустился на неудобный деревянный стул.

— Здравствуйте. Я — Евгений Ольницкий, — начал было он, но старик перебил его.

— Здравствуйте, здравствуйте… Я уж слышал от сына, что вы вернулись. Что же так долго не заходили? Мы с вами незнакомы, да ведь познакомиться дело нехитрое. Мы и с батенькой вашим хорошими друзьями были, царствие ему небесное.

— Да-да, — смущенно ответил Вова и поспешил сменить тему, — простите, но я к вам в первую очередь по делу.

Старик поскучнел, заблестевшие было жучиные глазки опять потухли.

— Да, конечно, — устало сказал он и вдруг громко испортил воздух. Вова от неожиданности даже на стуле подпрыгнул, а от понятного смущения не знал, куда девать глаза.

— В городе у Вас, Сергей Владиславович, — заторопился он, надеясь, что имя-отчество не переврал, — действует один кружок, нигилистов. Я всего вам сказать не могу, даже имен назвать не могу…

Старик молча слушал, костистое лицо восковым тусклым бликом отражало свет лампы.

— Да и не знаю толком. Но только в Пасху они хотят город поджечь. Это я уж точно знаю и затем и пришел, чтоб Вас предупредить.

Градоначальник поднял на него мертвый пустой взгляд и вдруг улыбнулся беззубым ртом, — знаете ли, Евгений Ва-силь-е-вич, чтобы мне по долгу и чести следовало делать после этого вашего рассказа?