Близнецы - страница 83
— Понятно, — Орлин улыбнулся, — ну, до свидания.
— Прощайте.
Улицы были светлы от снега и частых фонарей и совершенно пусты. Над головой простиралось черное зимнее небо, сверкающее далекими лучистыми звездами. Только протоптанные в снегу дорожки и цепочки следов развеивали странное впечатление, что город давно уж пуст и брошен, и ни в одном доме, ни в одной квартире, ни за одной дверью и ни за одним окном нет ни души.
Подняв воротник и сунув руки в карманы, Вова пошел домой.
Продрог он по пути страшно, да к тому ж и перепугался — глянув случайно в переулок, он увидел, как трое усатых офицеров избивают тростями женщину. У нее были длинные серые волосы и простые серые одежды. Она не сопротивлялась явно, но все пыталась встать и снова падала под градом ударов. Сцена была совершенно безмолвна — ни жертва, ни мучители не издавали ни звука, и ударов слышно не было, а только взметалась поземка от сильных, быстрых движений. Эта-то тишина больше всего и напугала Вову, а потому он отвернулся и быстро прошел мимо, представляя, как догонит его сейчас эта усатая троица и тоже будет избивать на светлом, широком проспекте, под высоким черным небом.
Домой он вернулся холодный и пустой, будто распотрошенный труп в мертвецкой, а надо ведь было еще успеть отогреться и дело сделать. Самовар был еще горячий, светил в темноте медным жаром. Вова разделся, разложив твердые от мороза одежды у печи, накинул халат и в одеяло завернулся, проглотил пирог, запил горячим чаем и, не забыв бутыль самогона, побежал наверх.
Он плеснул на оледеневшее стекло мутной жидкости и быстро поднес свечу. Стекло все осветилось синими и белыми огоньками, пламя разлилось по матовой поверхности и тут же исчезло. Лед, кажется, подтаял. Вова повторил операцию, протер окно рукавом. Видимость теперь была удовлетворительная.
Он устроился на подоконнике, набил трубку и приложился к бутыли. И пяти минут не прошло, как вдали показалась черная фигурка, быстро двигавшаяся от центра к мосту. Вова пригляделся — лица, конечно, нельзя было разобрать, но цилиндр (впервые им здесь, кстати, виденный), богатый бобровый воротник узкого пальто и тросточка говорили сами за себя. Это мог быть только Орлин.
Конечно, ничего это не доказывало — кроме того, что сразу после двусмысленного разговора с Вовой губернаторский сын помчался на поиски Прыжова — но, с другой стороны, свидетельствовало о том, что Орлин, самое меньшее, убийствами весьма обеспокоен, а может, и сам имеет к ним какое-то отношение. «Потому-то и дела никакого нет, и бумажек никаких не осталось, — осенило Вову, — Орлин-младший убийце покровительствует». В том, что убивает Прыжов, Вова почти и не сомневался — тот буквально сам кричал об этом всем своим видом.
Вова отошел от окна, поставил подсвечник на стол. Серо-желтое пятно разлилось по деревянной столешнице, комната же была погружена в темноту. Вова по памяти дошел до кровати, сбросил в ноги халат и улегся спать.
Сначала его беспокоил шелест за отходящими обоями — там жили своей непонятной жизнью целые полчища маленьких черных тараканов. Затем ходил по дому, скрипя половицами и заставляя дрожать старую мебель, кто-то большой и тяжелый, в окованных сапожищах, и детский страх перед незнакомцем совершенно охватил Вову. Потом все успокоилось и он уж засыпал, завернувшись в одеяло, как раздался заполошный, отчаянный крик, всколыхнувший в темноте древний панический страх, не было на который ответа и отпора в сознании современного человека. Вова вскочил на постели. Свеча уж потухла и не видно было ни зги.
— Марфа! — крикнул он в темноту.
Ответа не было, и такая тишина стояла кругом, что Вове подумалось — точно ли здесь, в душной темной комнатке, вздымался вихрем этот крик, или это был какой-то концентрированный ночной кошмар.
Отыскав в ногах халат, он нашарил в кармане спички, чиркнул. Вспыхнув на мгновение, спичка изошла вонючим дымом. Вова натянул халат, подбежал к окну, зажег еще пару спичек.
У кабака стояли черной недвижной толпой люди. За желтыми, маленькими разбойничьими окошками метались какие-то тени.
Вова вышел из комнаты, сбежал вниз по лестнице. На кухне было пусто, одежда лежала, как он ее оставил.
Он влез в прогретые, колющиеся брюки, накинул пальто, и, как был, нараспашку, без шапки, выскочил в сад.
Сначала, в темноте, в густых зимних тенях, он и не приметил людей, так тихо они стояли — и ему подумалось, что, может, и правда все это сон, а на самом деле лежит он сейчас в чистой постели, рядом с Марьей в ее пижаме, и встает уж за окном ясное весеннее солнце.
Проваливаясь по колено в жадный, рассыпчатый снег, Вова добежал до калитки, вышел из сада. Не дойдя еще до толпы, начал кричать: Я Евгений Ольницкий! Пропустите, я Евгений Ольницкий!
Толпа зашевелилась, заворчала; люди оборачивались и из темного копошения вспыхивали белые пятнышки лиц.
— Барин, барин пришел, — настороженно и одобрительно ворчала толпа.
По узкому коридору меж бород, зипунов, тянущихся куда-то корявых рук, сальных кудрей и засаленных шапок, глубоко вдавленных в черепа глазниц и разевающихся черных ртов, Вова дошел до дверей кабака. Раз в толпе мелькнуло будто нервное, бритое лицо, показавшееся ему знакомым.
Зала была ярко освещена несколькими керосиновыми лампами, свету которых, казалось, тесно было под низким потолком. За центральным столом, в окружении пустых и полупустых бутылок сидел Орлин, он был пьян. Больше в зале никого не было, только из-за внутренних дверей доносилось какое-то побрякивание и копошение.
