Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - страница 101
Дети притихли и с уважением смотрят на падре Бартоломе. Подумать только! Каждый раз пятьдесят дней в пути! И хотя каравеллы испанцев по сравнению с индейскими каноэ кажутся большими и крепкими, это, наверное, очень страшно!
— Ну, дети, — сказал очнувшийся от своих дум Бартоломе, — теперь оставьте меня. Мне надо писать. А вы должны пополнить нашу коллекцию насекомых и растений.
Дети с веселыми криками и смехом покинули патио. Наступила тишина. Слышен лишь щебет птиц. Бартоломе сел за стол и развернул рукопись. Уже в течение трех лет, по совету своего покойного друга Педро де Кордова, он готовит труд по истории Индии.
Обязанности приора маленького монастыря в Пуэрто-Плата, в котором он живет с 1527 года, не отнимают много времени. Он занимается с индейскими детьми, учит их испанскому языку, естественным наукам, арифметике, географии.
Неожиданно его уединение нарушил какой-то старик. Это наш старый знакомый Хасинте! Он поседел, согнулся и, хотя ему уже за семьдесят лет, с честью несет службу в доме Лас-Касаса.
— Сеньор, прислали от дона Арайи. Он совсем плох, лекарь боится, что не протянет и ночи! Вас зовут туда.
— Скажи дону Родриго, чтобы он взял святые дары.
Из монастыря вышли трое: впереди мальчик-служка с колокольчиком, за ним — Бартоломе и каноник Родриго Ладрада со святыми дарами.
— Он большой грешник, этот Арайя, — сказал Бартоломе. — У него много рабов, и живут они в ужасных условиях, хуже животных! Сколько я ни уговаривал старого скрягу дать свободу индейцам, он не соглашался!
— Посмотрим, что он скажет сейчас, — и на морщинистом смуглом лице Родриго появилась ироническая улыбка. — Вряд ли он захочет ссориться с господом богом!
Дон Арайя жил одиноко. Много лет тому назад у него умерла жена, а сын утонул в море. Дон Арайя остался один, хотя где-то в Кастилии были родственники.
В комнате, где лежал умирающий, было полутемно и душно. На подушке белело худое лицо старого кастильца. Он тяжело и хрипло дышал. Рядом стоял лекарь, он только что пустил больному кровь, но часы дона Арайи сочтены. Лекарь тихо вышел из комнаты — он тут уже был не нужен.
— Сын мой, — сказал Бартоломе, — мы пришли, чтобы примирить вас с богом, которого вы часто забывали при жизни. Но он милосерден и простит вам, если вы искупите свои грехи.
Арайя через силу усмехнулся:
— Я знаю, что вы скажете, падре! Вы требуете, чтобы я дал своим индейцам свободу…
— Требую не я, а всевышний! Я лишь не могу отпустить вам ваших грехов, пока этот тяжкий груз лежит на вашей совести. Сеньор Арайя, вспомните вашу жену и вашего сына. Они ждут вас на небесах, если вы выполните предначертание бога.
— Падре, — прошептал умирающий, — дайте завещание… я сделаю то, о чем вы просите…
— Где лежит ваше завещание, сеньор? — деловито спросил Ладрада.
— Там… в черном шкафу. На первой полке есть потайной ящик… мой майордом знает.
Ладрада поспешно позвал майордома. В присутствии свидетелей Арайя сделал изменение в своем завещании. Вчерашние рабы стали свободными вассалами короля Кастилии!
Монахи ушли из дома Арайи. Бартоломе устал и шел молча, зато Ладрада был в очень хорошем настроении:
— Еще одна жалоба на вас, Бартоломе, обеспечена. Наследники Арайи не простят вам того, что от них ушел лакомый кусок в двести душ индейцев. Мне говорили, что про вас уже писали принцу Фелипе в таких выражениях: «…этот приор Лас-Касас в своем местечке создает беспорядки и сеет между жителями вредные мнения насчет индейцев…»
— Хватит, Родриго, — улыбнулся Бартоломе, — давно известно, что я смутьян и скандалист. Недаром, когда я еще был в Санто-Доминго, мне запрещали выступать с проповедями. Власти боялись услышать правду, которую я преподнес бы им в своих речах. Так что вы рискуете вашей репутацией, оставаясь в моем монастыре.
— Я рискую репутацией, но спасаю свою душу, работая с вами, — с чувством ответил Ладрада. Этих двух людей связывала уже в течение нескольких лет не только большая дружба, но и общность стремлений.
Когда они вернулись в монастырь, Бартоломе попросил Ладраду отслужить вечернюю мессу; он хотел еще поработать в саду, пока не стемнело. Но сегодня ему не суждено было сесть за свою «Историю». Его ждал посланный алькальдом коррехидор с просьбой немедля прибыть в кабильдо — городской совет Пуэрто-Платы.
У алькальда находился высокий гость — президент Аудиенсии.
— Простите, что я потревожил вас, падре, — приветствовал он Лас-Касаса, — но важные события призвали меня в Пуэрто-Плата. Вы, конечно, слышали об этом постыдном восстании касика Энрике?
— Да, ваша милость, я знаю о постыдном поведении дона Валенсуэлы и губернатора Вадильо по отношению к ни в чем не повинному касику Энрике.
— Да, да, — ответил поспешно президент, — конечно, дон Валенсуэла довольно грубо поступил с касиком, а губернатор города Сан-Хуан несколько превысил свои полномочия…
— Называйте вещи своими именами, — резко сказал Лас-Касас. — Вы считаете только грубым, когда Валенсуэла отобрал жену, имущество и лошадь у Энрике, а потом избил палками?
— Нет, но…
— А потом, когда свободный индеец, вассал короля Кастилии, обратился с жалобой к наместнику короля — губернатору города Сан-Хуан, тот, вместо того чтобы удовлетворить справедливую жалобу индейца, заточил его в крепость.
— Нет, нет, падре, я не оправдываю действий Валенсуэлы и губернатора, но, вы сами понимаете, мы уже имеем дело с восстанием, ибо Энрике ушел в горы с группой индейцев и при первой же стычке убил двоих испанцев!
