Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - страница 112
Кто без нее готов быть взят кончиной,
Такой же в мире оставляет след,
Как в ветре дым и пена над пучиной!
В келью заглянул Луис.
— Кто здесь вспоминает Данте? — И продолжал, обращаясь к Родриго:
Встань! Победи томленье, нет побед,
Запретных духу, если он не вянет,
Как эта плоть, которой он одет!
— Слава святому Себастьяну, — зевнув, ответил Родриго, — моя плоть остается дома… ей не предстоит, как вам, карабкаться по кручам Тузулутлана.
— Не рассчитывайте, Родриго, — сказал Бартоломе на прощанье, — что вам не придется потом побывать там.
— Я хорошо знаю вашу неугомонность, Бартоломе, — отвечал Родриго. — Разве вы оставите бедного старого Ладраду в покое. Придется подзубрить язык киче, чтобы меня хоть немного понимали индейцы. И тогда я готов лезть за вами на любую гору!
* * *
Природа северного нагорья Гватемалы сильно отличалась от ее побережья. По нижним склонам гор росли влажные тропические леса. Много дней тянулись лесные дебри, с непроницаемым для солнца сводом.
Высокие деревья с большими ребристыми листьями были опутаны лианами, петли которых имели самые причудливые формы. Огромные папоротники с толстыми стволами преграждали путь. Воздух был насыщен тяжелыми испарениями гниющих растений, ароматом неведомых цветов. Пронзительно кричали золотисто-зеленые попугаи. Любопытные, но трусливые черные цепкохвостые обезьяны прятались в ветвях деревьев при виде людей. На открытых местах летали огромные, похожие на птиц, пестрые бабочки и крошечные, сверкающие яркими перьями птички, величиной не более мухи.
— Посмотри, отец, — сказал индеец, — вот наша священная птица — кетсаль. Ее нельзя убивать. В неволе кетсаль умирает от тоски по свободе. Но тише, он может улететь…
С восхищением смотрели испанцы на эту великолепную птицу. Кетсаль был невелик, не больше голубя; спинка и крылья у него изумрудно-зеленого цвета с голубоватым отливом, грудка пурпурная, а лапки и клюв — желтые; на голове — высокий пушистый хохолок. Но самое замечательное у кетсаля — необыкновенно длинный, золотисто-зеленый хвост.
— Перья из хвоста кетсаля, — сказал проводник, — служат украшением для наших вождей и жрецов. Простые люди не могут носить перья кетсаля.
— Это действительно прекрасная и царственная птица, — согласился Бартоломе, — и, право, жаль ее истреблять на украшения, даже для вождей.
После короткого отдыха путники двинулись вперед. Дорога стала подниматься вверх. Лес заметно поредел, и вскоре они вышли на невысокий холм, поросший редкими дубами и соснами. Солнце скрылось за низкими серыми тучами. Холодный ветер дул в лицо, засыпая глаза мелким песком.
К вечеру отряд подошел к пещере, расположенной под нависшей скалой. Решено было остановиться здесь на ночь; развели костер.
— Не удивительно, что испанцы не могли одолеть этих круч, — сказал Педро Ангуло. — Здесь, так же как и в горах Кубы, сама природа охраняет индейцев от завоевателей.
— Однако Куба покорена, и один из самых отважных сынов ее, мой друг и брат Гуама, погиб! Много лет вел Гуама неравную, но мужественную борьбу против завоевателей, но все-таки погиб… — И голос Бартоломе дрогнул от подступивших слез.
— Не надо, дорогой друг, — сказал Ангуло. — Вспомните, вы всегда говорите нам: ничто не уходит бесследно из нашего бытия. И память о вашем брате, его отважные и благородные деяния принесут свои плоды.
— Память о Гуаме, — продолжал Бартоломе, — это светильник, который никогда и ничто не сможет погасить. И пусть нас в нашем трудном деле вдохновляет имя его, имя самого верного и благородного сына Индии!
Закончив скромный ужин из маисовых лепешек и сушеной рыбы, все легли спать.
Луна, временами выплывая из-за туч, освещала ущелье. Черные тени залегли в трещинах скал. Костер догорел. Красные угли покрылись пеплом и почти угасли. В пещере стало темно, только в узком просвете входа было видно, как высоко в небе мерцали две яркие звезды.
— Почему вы не спите, Бартоломе? — спросил лежавший рядом Ангуло.
— Тревога о будущем одолевает меня. Даже если наша миссия в Тузулутлан окажется удачной, а я не сомневаюсь в этом, то сколько еще трудностей на пути! Скажу только вам, Педро, и меня терзают сомнения. Не лучше ли мне было остаться тогда в горах Баракоа вместе с Алонсо? Быть может, это спасло бы ему жизнь?
— Я не узнаю вас, Бартоломе; где ваша стойкость и уверенность? Вы просто устали и замерзли в этой пещере. Сейчас я подброшу в наш костер веток!
Отсыревшие за ночь ветки трещали и плохо горели. Дым расстилался над головами спящих и медленно выплывал наружу.
Остальные стали просыпаться. Ветер за ночь утих. Небо было ясным. На востоке показалась золотисто-розовая полоса зари.
— День будет хорош! — сказал Бартоломе. — Природа этих мест удивительно напоминает мне родные ущелья Сьерры-Морены. Не так ли, Педро? Ведь вы тоже из Старой Кастилии?
— Да, — ответил Ангуло. — Чем выше мы поднимаемся, тем больше общего у этих гор с нашими.
— Вперед, друзья, — сказал Бартоломе, — и пусть каждый из нас вспомнит сейчас стихи великого Данте, они облегчат нам путь:
…Гора так мудро сложена,
Что поначалу подыматься трудно;
Чем дальше верх, тем мягче крутизна;
Поэтому, когда легко и чудно
Твои шаги начнут тебя нести,
Как по теченью нас уносит судно,
Тогда ты будешь у конца пути.
Там схлынут и усталость, и забота…