Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - страница 50
— Разве она была рабыней?
— О нет, ваша милость! Мы полюбили друг друга еще на Эспаньоле, и ее отец, касик, разрешил нам пожениться. И обвенчали нас святые отцы францисканцы в церкви форта Исабела. Так что я ее привез в Севилью своей законной женой. И она была мне доброй женой и родила хорошего сынка, Мигелито. А теперь… — и бедный моряк заплакал.
— Альгвасил, — сказал Бартоломе. — Зачем вы забираете эту женщину от ее мужа?
— Приказ, ваша милость, а мальчишку пусть оставляет себе.
— Я не отдам сына! — крикнула индианка.
— Ну, потише, красотка! Отдай ребенка мужу, не то… Если не хочешь быть закованной в цепи, веди себя спокойно.
— Бартоломе, — прошептал Алонсо, — как можно быть таким жестоким…
Бартоломе хотел снова вмешаться, но Леон остановил его:
— Ты сошел с ума, Бартоломе, не вмешивайся, если не хочешь нажить неприятностей, а главное — причинить зло Алонсо.
Мигелито, оторванный от материнской груди, продолжал жалобно плакать. Индианка упала без сознания на камни набережной. Ее растерянный муж держал ребенка и старался привести в чувство жену.
— Ну, пора на корабль, — сказал альгвасил, видя, что погрузка закончена. — Прощайтесь, ваша милость, со своим пажом, а ты, — обратился он к моряку, — с женой… И — с богом!
Бартоломе, увидев в группе пожилого, но высокого и сильного индейца, подошел к нему.
— Возьмите плащ, прошу вас, — и он снял свой плащ, — но помогите в пути моему другу, вот этому юноше.
— Чем же я могу помочь, сеньор? — ответил ломаным испанским языком индеец. — Вы видите сами, как с нами обращаются.
Тем временем коррехидор, заметив сундуки Алонсо, пробормотал:
— Это что еще за вещи? Можно подумать, что путешествует знатный идальго, а не собака-индеец возвращается на родину.
Глаза Алонсо сверкнули гневом, но он сдержал себя. К счастью, Бартоломе не слышал этих слов.
— Хасинте, несите сундуки сеньора Алонсо на корабль. Я пойду поговорю с маэстре, чтобы Алонсо дали каюту, если они есть на этой грузовой галере.
Маэстре не вышел на зов Бартоломе, а показался его помощник, плутоватый итальянец, сильно навеселе.
— Что вы, ваша милость! — рассмеялся он на просьбу Бартоломе дать Алонсо место в каюте. — У нас и для своих-то моряков нет места, а вы — в каюту! Хорошо им будет, клянусь дьяволом, на палубе или в трюме! Не мало мы перевозили в этом трюме индейцев, — и он подмигнул с пьяным смехом. — А теперь, прости господи, везем обратно в преисподнюю!
Хасинте и кучер с сундуками поднялись по сходням на корабль.
— У нас и так перегружена каравелла, а вы туда же… сундуки! Что у него там, камни, что ли, такая дьявольская тяжесть! — и помощник пнул ногой сундук с книгами. — Надо разрешение маэстре!
Кругом столпились матросы и коррехидоры. Бартоломе чувствовал свою беспомощность, но боялся резкостью ухудшить положение Алонсо.
— Я пойду к дону де Бобадилье, — строго сказал он, — и пожалуюсь на вас!
На палубу вышел маэстре — владелец галеры:
— Кто здесь говорит о жалобах? На этой посудине я хозяин! И все делается по моему приказу. А на прочих мне… — и он выразительно сплюнул в воду. — Почему индейцы еще не на палубе? Грузи всех, и побыстрей! А это что за сундуки?
— Там книги, сеньор маэстре, — едва сдерживая гнев, ответил Бартоломе. — И я просил бы их оставить.
— Забирайте ваши книги, иначе он пойдет к рыбам, этот сундук! — проворчал маэстре. — А во втором? Одежда? Ну, это пригодится.
Индейцев посадили на корабль. Хасинте взял на руки ребенка, а моряк внес бесчувственную жену и спросил, где она будет помещаться.
— А для сеньоры каюта, видишь, еще не приготовлена, — насмешливо ответил ему помощник. — Будет там же, где и все собаки-индейцы.
— Но она женщина! — воскликнул Бартоломе. — Как можно…
— Эх, ваша милость! Вы точно с неба свалились! Уходите-ка лучше подобру-поздорову, не мешайте нам!
— Уходи, Бартоломе, — умоляюще сказал Алонсо. — Ты все равно ничем не поможешь ни мне, ни этим несчастным. Не тревожься за меня. Я спокоен, мне жаль только книг. Но ведь ты пришлешь мне книги?
— Я пришлю тебе все, что ты захочешь! Напиши мне, когда вы приедете на Эспаньолу. Я не знаю, как доживу до твоего первого письма, — и Бартоломе обнял Алонсо.
— Погрузка окончена! Спешите, ваши милости! — кричал альгвасил.
Бартоломе с трудом оторвался от Алонсо. Леон повел его к карете. Когда Бартоломе обернулся в последний раз, он увидел лишь черный тонкий силуэт юноши на темном небе.
Бартоломе был в беспамятстве. Леон с помощью слуг почти внес его в карету.
— Сначала Беатриче, потом отец, теперь Алонсо! — без конца повторял Бартоломе одни и те же слова, сжав голову руками и раскачиваясь, словно от невыносимой боли…
— Что с тобой, Бартоломе? — испуганно спросил Леон. — Ты бредишь, мой друг?
Но Бартоломе уже не слышал его.
— Хорхе! — крикнул Леон кучеру. — Сеньор Бартоломе заболел! Его нельзя оставить одного! Гони скорее ко мне в Лос-Паласьос!
Адмирал в оковах
Ненасытное честолюбие помрачает ум человека, и он не замечает грозящих ему опасностей.
Эзоп
Более двух месяцев пролежал в приходе Лос-Паласьос у каноника Бернальдеса больной Бартоломе. У него была тяжелая горячка, он неделями не приходил в сознание. Беспокойный бред сменялся полным забытьем.
