Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - страница 56
И отшумели в сердце непогоды;…………………………………
О ты, звезда моя, о смерть, о рок…
Голос Бартоломе прервался от волнения, и он замолчал. Леон сжал его руку:
— Я верю в тебя! Я верю в твою звезду…
— Погрузка окончена, сеньоры, — сказал подошедший Мануэль.
Друзья поцеловались. Бартоломе обнял старого Мануэля и быстро поднялся по сходням на каравеллу «Санта-Марта», где его уже ждал Хасинте.
…Каравеллы взяли курс на юго-запад.
В Новый Свет!
Силен духом будь, не клонись в напасти,
А когда вовсю будет дуть ветер попутный,
Мудро сократи, подобрав немного,
Вздувшийся парус…
Гораций
Уже третью неделю перед глазами беспредельное пространство Атлантического океана. Дует ровный восточный ветер, и флотилия Овандо движется на запад.
Бартоломе вспомнил слова Адмирала, сказанные им о впечатлениях первого плавания: «…воздух был так хорош, как апрель в Андалузии; единственно, чего не хватало, это пенья соловья…» Вместо соловьев вначале были буревестники и чайки, а теперь и их нет.
Не доходя до Канарских островов, после восьмидневного плавания, флотилия попала в бурю. Во время этой бури погибли каравелла «Робида» и две галеры с сахаром для колонистов Эспаньолы. Рассказывали, что обломки галер прибило к кадисскому порту, и в Испании решили, что погиб весь флот. Был даже объявлен траур по этому поводу.
На Канарских островах, как и предсказал Адмирал, Бартоломе встретил Мигеля Арана. Это короткое свидание принесло обоим много радости.
— Я все еще не верю, — говорил счастливый Бартоломе, держа руку друга, — что этот лихой и бывалый моряк — наш Мигель, легкокрылый мотылек, как называл тебя Леон!
— Да уж, на мотылька я меньше всего похож! — смеялся Мигель, плотный, загорелый, обветренный всеми ветрами Атлантики. — Скорее на морского волка!
— Но, Мигель, когда же кончится твоя бродячая жизнь и ты, по примеру нашего Леона, станешь солидным женатым человеком?
— Смотри, Бартоломе, видишь — летит буревестник: это самая беспокойная птица! Так вот и я. Породнился с морем, обвенчался со своей каравеллой «Анхелой». И вот уже более десяти лет, как плаваю, и не хочу иной жизни. Мне уже душно в городах, я не мыслю другой жизни, чем на море.
— Но ты так одинок!
— Одинок? Ничуть не бывало. Ах, если бы ты знал, Бартоломе, какие у меня товарищи моряки! Я долго подбирал команду и сейчас, клянусь святым Мигелем, каждый из нас готов отдать жизнь за другого! На море иначе нельзя. Когда ведешь такую опасную жизнь, надо быть уверенным в том, кто рядом с тобой.
— Ты счастливый человек, Мигель, а я… я еду в неведомое, и один. В двадцать восемь лет мне надо начинать новую жизнь, а рядом нет друга. Если бы ты согласился…
— Бартоломе, дорогой, для меня не было бы большей радости — жить и работать с тобой, но… море меня не отпустит! Все равно меня опять потянет на морские просторы. Ты знаешь, я строил в Санто-Доминго госпитали еще во времена старого Адмирала. Каждое утро я выходил на берег моря и считал дни, когда смогу снова покинуть сушу.
— Я понимаю тебя, но, не скрою, страшусь одиночества.
— Ты найдешь своего Алонсо. Я убежден в этом, хотя ты и сказал, что следы его потерялись.
Долго еще говорили друзья, как будто предчувствуя, что эта встреча будет последней…
И сейчас Бартоломе стоит один и смотрит в сверкающие дали океана. Бартоломе глубоко чужды и неприятны эти разряженные знатные идальго и их скучные жены. Они не видят прелести раннего утра, великолепных солнечных закатов. Они способны только горячо обсуждать выгоду или невыгоду разведения пшеницы и свиней да способы добычи золота на рудниках.
Уже не один раз видел Бартоломе на палубе каравеллы такого же одинокого, как и он, путешественника, всегда удалявшегося от людей. Он был немолод, не очень красив собой, с лицом, тронутым оспой, но одет с присущей кастильцам изысканностью и скромностью. Бартоломе заинтересовался им и однажды утром, преодолев свою застенчивость, подошел к нему.
— Вас удивляет, сеньор, — сказал тот и улыбнулся такой доброй и ясной улыбкой, что лицо его сразу похорошело, — что я, как мальчик, не могу налюбоваться на этих летучих рыб? Но так скучны и утомительны бесконечные разговоры наших попутчиков о грядущих богатствах…
— Как, сеньор, вас не интересуют богатства? Зачем же вы едете в Индию?
— На этот вопрос сразу не ответишь. Если вы располагаете временем и желанием, то присядем здесь в тени, ибо солнце начинает сильно припекать, и я расскажу вам.
Они сели, и новый знакомый Бартоломе начал свой рассказ:
— Меня зовут Педро де Рентерия, родом я из Бискайи, а мать моя эстремадурка. Отец мой был зажиточным человеком и за матерью взял хорошее приданое — большие стада овец, так что смог дать мне и моим братьям хорошее образование. Кончили мы университет в Вальядолиде и стали помогать отцу. Потом мы женились, но остались жить в Мериде все вместе. И скажу вам, сеньор, во всей Эстремадуре не было более дружной и хорошей семьи, чем наша. Приятно было посмотреть, когда мы шли на утреннюю мессу. Впереди отец с матерью, а за ними — мы, три брата с женами и детьми, ибо бог наградил нас всех красивыми и здоровыми детками.
— Как же вы могли покинуть столь хорошую семью, как ваша, сеньор?
— Увы, этой хорошей семьи более нет… Стоят только на меридском кладбище двенадцать крестов.
