Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - страница 74
Ужас, наполнявший душу Бартоломе при воспоминании о бессмысленной бойне в Каонао, он знал, никогда не покинет его, сколько бы он ни прожил на свете! Но говорить об этом теперь он не мог ни с кем, даже с Педро.
Однажды вечером Хасинте сказал ему:
— Сеньор, какой-то монах хочет видеть вас.
В комнату вошел пожилой человек в черно-белой сутане доминиканского ордена.
— Да будет мир в этом доме! — сказал он. — Я давно хотел познакомиться с вами, капеллан Лас-Касас. Я много слышал о вас и ваших добрых делах. Меня зовут Бернардо де Сан-Доминго.
— Я благодарю вас за эти слова, падре Бернардо, но не могу приписать себе добрых дел. Только сегодня я говорил губернатору Веласкесу, что не считаю себя достойным христианином! Мои добрые дела тонут как песчинки в океане окружающего нас зла…
— О да, сеньор! Творить добро в Индии — это все равно что пытаться вычерпывать ложкой море! Я покинул свою миссию в провинции Камагуэй, ибо не вижу цели в ее работе! Я собираюсь вернуться в Кастилию и пришел узнать, не поможете ли вы мне устроиться на какой-либо корабль. Я отдал все мои деньги индейцам: они умирали с голоду там… согнанные со своих земель, гибли, как выдернутые с корнем растения!
— Я беден теперь, как и вы, падре. У меня, кроме моей лошади, которая стоит около ста песо, нет ни одного мараведи. Я отказался от своей земли и индейцев. Моя совесть не позволяет мне иметь рабов!
— Вы первый из испанцев вступили на путь истины и добра. Бог благословит вас за это!
— Я понял, что все годы в Индии прожил в страшной слепоте. И мне даже не хочется вспоминать о них…
Прощаясь с монахом, Бартоломе сказал:
— Когда вернется с Ямайки мой друг, где он закупает маис и свиней для голодающих индейцев, может быть, нам удастся помочь вам уехать.
Наутро Бартоломе решил: он скажет сегодня же во время мессы об отказе от земли и от индейцев-рабов. Он не может больше ждать и молчать. Педро поймет и простит.
…Шла обычная утренняя месса. Пышно разряженные, несмотря на жару, испанцы, относящиеся с рвением и строгостью к религиозным обрядам, их жены, дети… Кусок родной Кастилии в соборе, а за его стенами — чужая земля. Приносящая богатство и титулы, но все же чужая и подчас страшная. А здесь, в соборе, все так привычно и знакомо. И звуки органа, тихий шелест облачения капеллана, шорох страниц молитвенников.
Когда Лас-Касас начал свою проповедь, колонисты не поняли его. Гневом и скорбью были полны слова: «Страдания людей в нищете и рабстве достойны порицания. Тот, кто грабит бедного, тем самым убивает сына на глазах отца; и тот, кто отнимает или разрушает очаг у бедняка, — тот убийца!»
Что он говорит с таким жаром и возмущением, этот капеллан? В чем он упрекает их? Его слова взрываются, как выстрелы из бомбард: «…все, что мы делаем в Индии, надо осудить, как зло и тиранию! Ни король, ни папа, никакая иная власть на земле не может оправдать нашей несправедливости здесь, в Индии. Мы создали стольким невинным людям ад на земле, что можем ли мы надеяться на прощение бога? Если мы не прозреем, то нас ждет ад и вечные муки!»
Гневные угрозы уважаемого капеллана представлялись колонистам очередной проповедью, которую можно слушать лишь в стенах собора. Для них все сказанное капелланом об индейцах было так же непонятно, как если бы он требовал от колонистов отказаться от скотины на полевых работах! И ясно, что никто и не подумал расставаться с землей и с рабами, пожалованными им в порядке репартьементо.
Наконец приехал Педро Рентерия.
— Что случилось, Бартоломе? — спросил он в порту. — Я был взволнован вашим письмом.
— Об этом — дома, — ответил Бартоломе, обнимая друга. — Но как я счастлив, что вы приехали!
Поздно вечером, когда они остались одни, Рентерия сказал:
— Если бы вы знали, Бартоломе, что я видел на Ямайке! Какая нищета, какое разорение! Индейцы гибнут на этом острове так же, как гибли на Эспаньоле, как гибнут на Кубе! Бартоломе, нельзя более молчать! Надо рассказать королю о том, что индейцы вымирают, что опустошается земля. И надо спасать индейских детей! Нужны приюты и школы для умирающих от голода сирот. Ведь дети — это будущее каждой земли!
— Друг мой, — и Бартоломе протянул к Рентерии руку, — я поэтому и вызвал вас. Мы должны отказаться от нашей земли и от рабов. А я поеду в Кастилию и раскрою глаза королю и всем тем, кто может спасти Индию, расскажу о том, что творят здесь тираны и убийцы!
— Я счастлив, дорогой Бартоломе, что наши помыслы совпали. Меня давно тяготит асиенда, и я с радостью присоединяюсь к вашему решению. Но вам будет очень трудно. Вы должны приготовиться к большому сопротивлению тех, кто имеет выгоды от Индии, а таким нет числа! Кстати, вы помните молодого Кортеса, нашего бывшего соседа? Я встретил его на Ямайке, где он закупал большие партии скота для Кубы. Этот ловкач продал свои плантации и сколотил недурное состояние, торгуя скотом!
— Я еще тогда говорил вам, что он далеко пойдет. Но, Педро, вы знаете меня уже много лет. Разве я похож на человека, которого могут испугать трудности? Хотите, поедем вместе в Кастилию?
Рентерия улыбнулся своей доброй улыбкой, которая много лет назад привлекла к нему сердце одинокого Бартоломе.
— Я завидую вам, что вы поедете в Кастилию, дорогой Бартоломе. Завидую той борьбе и тем трудностям, что вас ждут, несмотря ни на что! Но ехать должны только вы. Я не так образован, не так красноречив и не бывал никогда при дворе.
— Боже мой, вы, кажется, думаете, что я придворный щеголь и буду чувствовать себя там, при дворе, как рыба в воде? Не забывайте, что у меня нет даже приличной одежды, мне не на что купить место на каравелле! Если мы продадим наших двух лошадей, то все, что у нас есть, не составит и трехсот песо.
