Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - страница 95
Трагедия в Кумане
…В одной ограде мирные стада
Живут с волками, терпят злое бремя.
И кто ж нас мучит? Племя
Насильников без чести и стыда.
Петрарка
Жемчужный Берег тянется к западу, образуя невысокую скалистую гряду с волнистыми очертаниями. На побережье почти ничего не растет, кроме огромных кактусов с кроваво-красными колючими шишками. Кактусы высятся как колонны. Вершины далеких гор подымаются до облаков и словно тонут в них…
Корабли, подходившие к Кумане, становились на якорь в большой бухте, напротив устья реки. По берегам реки темнели пальмовые густые рощи. Перистые широкие листья пальм, точно кружева, рисовались на ярком синем небе.
— Как прекрасны эти берега, — сказал Бартоломе, когда их каравелла подходила к порту.
— Они не только прекрасны, — ответил маэстре, услышав его слова. — Клянусь святым Исидором, это самые здоровые берега во всей Индии! Поверите ли, сеньоры, от самых злых лихорадок выздоравливают здесь, в Кумане!
— Нам повезло, Педро! Здоровье и красота станут залогом успеха нашей колонии в Кумане!
Маэстре усмехнулся:
— Испанцы, которые поселились здесь недавно и построили поселок, названный ими Новое Толедо, живут так голодно и бедно, что вряд ли разделят ваше мнение, сеньор!
— Узнаю наших испанских колонистов, — сказал насмешливо Бартоломе. — Они захватывают сначала индейцев в рабство, потом индейцы уходят в горы от произвола и насилия христиан. И тогда среди испанцев начинается голод, ибо кастильские идальго не хотят работать даже для своего пропитания!
— Я думаю, что если бы они назвали свой поселок не Толедо, а Севильей, все равно бы они голодали, — добавил Рентерия.
Испанцы-колонисты Куманы, нищета которых дошла действительно до предела, с великой радостью встретили каравеллы Лас-Касаса, так как они привезли им пищу и вино. Но оставаться в колонии Лас-Касаса они не пожелали, ибо понимали, что им придется трудиться.
— Мне очень жаль оставлять вас в одиночестве, дорогой Лас-Касас, — сказал на прощанье Окампо, который еще до прибытия в Куману твердо решил не оставаться там. — Я пришлю вам из Санто-Доминго своего помощника — лейтенанта де Сото, с солдатами. Он славный малый… Но я не смогу быть вам полезен здесь. — И он замялся, не закончив своих слов.
Но Лас-Касас понял его.
— Я слишком плохой капитан для их мародерских дел! — сказал он иронически после отплытия Окампо и других испанцев.
И вот на огромной территории, со своими великими планами, остались Бартоломе и его товарищи: верный друг Рентерия, преданный слуга Хасинте и несколько простых земледельцев из Кастилии.
Невдалеке от опустевшего испанского поселка, в роще кокосовых пальм с зелеными мохнатыми кронами, был построен монастырь. Незадолго до приезда Бартоломе в Куману там поселились монахи-францисканцы с приором Хуаном Гарсето из Пикардии. Монахи расчистили мангровые заросли, прорыли к реке канал и развели фруктовый сад. На свободном участке сада, под тенистой огромной сейбой, Бартоломе построил деревянный дом для своей маленькой колонии. Около дома росли куахары — деревья с крупными белыми цветами. Они опадали на зеленую траву, как хлопья снега.
Днем с реки в сад доносились резкие пронзительные крики фламинго, заунывные песни индианок, смех детей. Когда наступала ночь и медная луна, как фонарь, повисала над сонным селением, все стихало. Только глухо ухали в джунглях филины, словно несли ночной дозор.
Проходили дни, но ответа на послание к индейцам не было. Передали это послание через жену касика Куманы, донью Марию. Она была воспитана и крещена миссионерами, знала испанский язык и могла служить посредницей в установлении мирных отношений с индейцами. Бартоломе горячо верил в силу слова и ждал ответа. Но индейцы молчали. Иногда у ограды сада появлялись внезапно и бесшумно, как разведчики, два-три индейца и так же бесшумно исчезали. Наконец Бартоломе решил сам пойти к ним.
Маленькая площадь индейского селения, сожженная лучами полуденного солнца, казалась почти вымершей. Только на противоположной стороне, в тени пальм, расположилась большая группа индейцев. Они не шевельнулись при виде подходивших к ним Бартоломе и Рентерии. На лицах некоторых индейцев появилось выражение настороженности.
— Друзья мои, — сказал по-аравакски Бартоломе, — я послал вам с доньей Марией письмо, где рассказал о нашей колонии…
Индейцы молчали.
— Я хочу, чтобы вы поверили нам. Мы пришли с мирными целями, пришли помочь вам устроить лучше жизнь вашу и ваших детей.
Выражение сумрачного недоверия не сходило с лиц индейцев. Они по-прежнему молчали.
— Мы не хотим торопить и принуждать вас, но знайте, что двери нашего дома всегда открыты для вас.
Бартоломе кончил свою маленькую речь и с надеждой смотрел на индейцев. Он страстно ждал ответа, он хотел убедиться в том, что его поняли, ему поверили. Но индейцы молчали. Это тяжелое, полное недоверия и упорства молчание становилось невыносимым.
Рентерия не выдержал и воскликнул:
— Что же вы не отвечаете дону Бартоломе? Сеньор Хиль, — обратился он к касику, — почему ты молчишь? Разве твоя жена Мария не рассказала тебе о нашей колонии?
Касик, высокий молодой индеец, с красивым, но замкнутым лицом, выступил на шаг вперед и сказал на ломаном испанском языке:
