Бартоломе де Лас-Касас защитник индейцев - страница 96

— Да, испанец. Письмо я получил.

И в содержании этих слов, а главное, в том, что сказаны они были по-испански, чувствовалось непреклонное желание отгородиться от пришельцев, не пускать их в свой мир.

Тени передвинулись, но индейцы все так же стояли молча, не делая ни одного движения. Надо было уходить. И Бартоломе с Рентерией покинули площадь.

Рентерия видел, что Бартоломе тяжело переживал происходящее, хотя, по обыкновению, не жаловался. Мария была откровенна со старым доном Педро. Он немного походил на ее покойного отца и на святых отцов из миссии, где она воспитывалась. Сдержанная и застенчивая при Бартоломе, жена касика доверчиво рассказывала Рентерии о мыслях и настроении своего мужа, всех индейцев селения. Она говорила, что недавнее беспримерное вероломство Охеды в Чирибичи и Окампо в Маракапане ожесточило индейцев Куманы.

— Пусть пройдет время, — утешала Мария. — Они поймут, дон Педро, и поверят вам. Надо подождать. И еще — испанцы с Кубагуа! Если бы их не было!..

В нескольких лигах от реки и монастыря был островок Кубагуа. Сравнительно небольшой, с выжженной землей и очень скудной растительностью, без пресной воды, этот остров славился богатейшими жемчужными отмелями. Еще со времен старого Адмирала он привлекал любителей наживы.

Каждый приход испанцев с Кубагуа за пресной водой на реку Кумана сопровождался неприятностями.

— Они приходят за водой, — говорил сердито Рентерия, — и мимоходом захватывают наших индейцев для работы в водяных шахтах!

Трудно было даже представить, насколько тяжел и опасен был жемчужный промысел. Жемчуг с Кубагуа шел в Кастилию, его продавали на ярмарках Аугсбурга, Нюренберга и Брюгге. Но знал ли кто-нибудь, какова была цена добычи этих прекрасных украшений?

Много лет спустя Бартоломе писал: «Поиск и добыча жемчуга — это одно из самых страшных и запретных дел, какие существуют на свете. Нет в нашем веке более страшной вещи, чтобы можно было сравнить эту работу, разве с добычей золота на рудниках. Испанцы спускают индейцев в море на большую глубину с утра до захода солнца. И они должны все время находиться под водой и плавать без отдыха, отыскивая раковины, где растет жемчуг. Потом индейцы всплывают наверх с сетками, полными раковин, и плывут к своим каноэ, и должны это делать быстро, иначе испанцы бьют и толкают их, и хватают за волосы, и снова бросают в воду. Пища у них — рыба, а хлеб — касаби, ибо маис труднее возделывать. Касаби же малопитательный хлеб. Спят индейцы прямо на полу или на земле около испанцев, ибо те боятся, чтобы индейцы не убежали. Часто индейцы тонут или гибнут от хищных рыб — акул, которые их пожирают. Так живут они под вечной угрозой смерти. А часто они сами убивают себя, не вынеся такой жизни. И от этой адской работы погибает несметное количество индейцев, а испанцы платят за каждого из них по 55 кастельяно, охотятся за ними, ибо индейцы эти — замечательные пловцы».

Когда набеги с Кубагуа стали учащаться, Бартоломе решил отправиться к алькальду острова и просить его сдерживать колонистов. Это оказалось бесполезным. Самому алькальду нужны были рабы для добычи жемчуга.

Тогда Бартоломе начал строить крепость в устье реки, чтобы оградить селение от «апостолов Кубагуа», как он называл наглых захватчиков.

Но однажды прибежал с постройки крепости запыхавшийся Хасинте:

— Сеньор, сеньор! Они захватили нашу каменоломню…

— Кто захватил? — чувствуя недоброе, спросил Бартоломе.

— Конечно, «апостолы Кубагуа»!

— Что делать, Педро? — возмутился Бартоломе. — Надо что-то предпринять, иначе все погибнет!

— Сила на их стороне, Бартоломе. Попытаюсь еще раз пойти к алькальду.

И Рентерия на лодке отправился к алькальду Кубагуа.

— Я не могу запретить людям ходить за пресной водой! — заносчиво ответил тот.

— Да, но под предлогом прихода за водой испанцы беспокоят наших индейцев.

— Беспокоят индейцев, вот как! — еще грубее сказал алькальд.

— Они захватывают их в рабство, домогаются женщин, меняют на золото и жемчуг вино и спаивают жителей селения!

Алькальд расхохотался:

— Вам и вашим монахам мало, что ли, женщин в Кумане? А что касается вина, то, клянусь дьяволом, они не младенцы, а у меня не воспитательный дом!

— Стыдитесь, сеньор алькальд, — строго сказал Рентерия. — Вас накажет господь за такие дерзкие слова.

— Знаете что, сеньор святоша, мне надоело выслушивать вечные нравоучения ваши и Лас-Касаса. Не мы вам мешаем, а вы нам мешаете. Советую запомнить это и не совать к нам нос!

Рентерия вернулся в селение, так ничего и не добившись.

— Мне кажется, что вам надо ехать в Санто-Доминго, — сказал встревоженный приор Гарсето, не отличавшийся большой храбростью. — Жизнь ваших колонистов и жизнь моих монахов в опасности. Эти люди будут нам мстить.

— Дону Бартоломе нельзя уезжать, — возразил Рентерия. — Негодяи все же боятся, зная его связи в Санто-Доминго и при королевском дворе.

— Ничего хуже того, что сейчас, не случится, — уговаривал Гарсето. — А если дон Бартоломе пожалуется на них Аудиенсии, страх наказания их обуздает.

— Я согласен с доном Рентерией, — сказал Бартоломе. — Боюсь, без меня не распоясались бы они еще больше…

Испанцы строят каравеллу. Старинная гравюра.

Но Гарсето и его монахи продолжали настаивать и убеждать Бартоломе, что только его личная жалоба в Аудиенсию окажется действенной.