Жернова. 1918-1953. Вторжение - страница 121
Алексей Петрович медленно перебрал пальцами вдоль ремня, нащупал клапан и потянул его вверх. Щелчок выскочившей из пружинных объятий кнопки показался чуть ли не выстрелом. Но лось, похоже, не обратил на этот звук ни малейшего внимания. Точно так же медленно Алексей Петрович достал пистолет, переложил его в левую руку и потянул за рубчатый затвор. Раздался довольно громкий и внушительный лязг — и лось повернул в его сторону свою горбоносую голову. Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза. Затем зверь мотнул головой и не спеша прошел мимо, в каких-нибудь пятнадцати шагах, прошел почти беззвучно, точно проплыл по воде, — лишь папоротники слегка шевелились, — и растворился в потоках света.
Алексей Петрович перевел дух.
«Ну и трус же ты, Алешка», — мысленно произнес он и беззвучно рассмеялся.
Однако веселого было мало.
После полудня Алексей Петрович набрел на ручей, через который перешагнул, не замочив ног. Опустившись на корточки, долго пил холодную воду из пригоршни маленькими глотками, плескал ее на разгоряченное и искусанное комарами и мошкой лицо.
Чуть дальше по течению ручеек впадал в небольшое озерко, образованное плотиной из принесенных сюда половодьем деревьев. Озерко окружала высокая осока, лес отступил здесь под напором паводков, дав место обширной поляне, над которой гудели пчелы и шмели, порхали трясогузки.
Задонов долго не выходил из тени деревьев, с опаской вглядываясь в заросли ольхи, окружающие поляну, но, похоже, никакой опасности эти заросли не таили. Да и нельзя же до бесконечности ждать, стоя на одном месте, пока кто-то или что-то проявит себя в этих зарослях. Может, Оно уже там побывало и удаляется в противоположную сторону. Может, Оно появится там через час. Или никогда не появится, а ты будешь стоять и ждать неизвестно чего. Глупо.
Так трудно, оказывается, сделать первый шаг. И даже второй и третий еще ничего не решали. Но вода блестела до того соблазнительно, а тело горело и ныло и просилось в воду, что ноги сами вынесли его на открытое место и донесли до песчаного пятачка, такого девственно чистого, что в это трудно было поверить.
Раздевшись донага, Алексей Петрович вошел в холодную воду и с наслаждением погрузился в нее, не издав при этом ни звука, растирая свое белое тело ладонями, стараясь отмыть его, куда удавалось дотянуться, от пота и грязи. Искупавшись, он выстирал сперва портянки, затем трусы, подумал мгновение и, махнув рукой: была не была! — опорожнил карманы штанов и гимнастерки, и их тоже подверг яростному жмыханию на гранитном валуне и полосканию, вспомнив, как это делали когда-то деревенские бабы.
На мгновения он забывал об опасности, но крик дятла или сойки, писк синицы заставляли его замирать, оглядываться и вслушиваться в шорохи и трески леса. Он уже научился отличать стук упавшей по собственной воле сосновой шишки или более сухой треск обломившегося под собственной тяжестью сучка, от звуков, производимых самим собой и хотя бы тем же лосем. То были естественные звуки, доказывающие непрерывный круговорот живого в равнодушной природе, а лосиные и свои естественными быть не могли, то есть лось — это одно, а человек — совсем другое. Но он не научился еще не обращать на естественные звуки внимания и всякий раз вздрагивал и прислушивался, не повторится ли этот звук еще раз в некой последовательности, говорящей об опасности.
Развесив свои постирушки сушиться на солнце, Алексей Петрович огляделся вокруг отчаянным взором человека, которому теперь на всех и на всё наплевать, и вдруг обнаружил, что трава по краю леса, примыкающего к поляне с его стороны, будто сочится каплями алой крови — так много оказалось в ней спелой земляники. Подивившись тому, что он не замечал этого раньше, стал ползать на коленях, совать в рот сперва по ягодке, затем пригоршнями.
Вспомнил: бабка говорила когда-то, еще в той далекой и безоблачной жизни, будто стакан земляники продляет человеческую жизнь на год, и горько усмехнулся: какие там годы! — дожить бы до завтра. Но верилось почему-то, что доживет не только до завтра, но и до послезавтра, и до после-после-после…
Объев всю опушку и не столько наевшись, сколько утомившись от борьбы с комарами, Алексей Петрович достал из полевой сумки папиросы и впервые после побега закурил. От первой же глубокой затяжки голова закружилась, деревья поплыли и небо померкло. Он опустил голову и закрыл глаза. Затем открыл снова. В поле зрения попала кобура с пистолетом, и под полуобморочное кружение пришла унылая мысль: а что если взять и… и никаких скитаний по лесу, никаких страхов — все будет в прошлом. Вернее, ничего не будет. Ведь когда-то же Это случится все равно, каким-нибудь естественным или неестественным образом, так стоит ли ждать? Стоит ли вообще длить свои земные страдания? И ради чего? Ради детей? Жены? Но и они придут к тому же концу, только несколько позже. И все человечество придет к этому же концу, потому что всё и все смертны: и эти деревья, и этот ручей, и немцы на мотоциклах и танках, и наши, и Гитлер, и Сталин. Или повторится в каких-то новых комбинациях через миллиарды и триллионы лет. Но тебя не будет, следовательно, и ничего не будет, а то, что все-таки будет, это уже не для тебя.
Он не заметил, как вытащил из кобуры пистолет, и очнулся лишь тогда, когда увидел перед глазами черную дыру ствола. Вздрогнул и отбросил руку в сторону: пистолет не был поставлен даже на предохранитель. Эдак случайно и застрелиться недолго.
«Вот ведь дурак, так дурак! — ругал себя Алексей Петрович. — Актеришка несчастный! Все бы тебе спектакли с самим собой разыгрывать! Все бы кривляться! А как дойдет до дела, так полные штаны…» Он знал, что и в этом случае тоже разыгрывает спектакль, но страх был настоящим, а философия на фоне головокружения от затяжки дымом, такая же игра с самим собой. Он это знал, но не имел ничего против.
