Жернова. 1918-1953. Вторжение - страница 122
Не став дожидаться, когда все окончательно высохнет, Алексей Петрович натянул на себя влажную одежду и пошел вдоль ручья вниз по течению, уверенный, что ручей непременно приведет его к реке, или к человеческому жилью, или просто к людям. Потому что люди не могут без воды.
Путь по ручью был еще более утомительным, чем по лесу: иногда русло оказывалось заваленным деревьями, иногда встречались ямы, а вокруг болото, иногда ручей струился меж высоких каменистых берегов. Приходилось то и дело выбираться наверх, обходить по лесу, иногда терять ручей, в испуге метаться из стороны в сторону, находить снова струящуюся ариаднову нить и радоваться этому, точно уже вышел к своим, сейчас подъедет Коче… Увы, Кочевников, видать, уж не подъедет никогда.
К вечеру Алексей Петрович едва переставлял ноги. И тело болело так, точно его долго топтали и били. И зудело от укусов комаров и слепней.
«Врала, поди, бабка насчет земляники, — думал он уныло. — Я уж с полведра ее съел, а есть хочется еще сильнее».
Иногда попадались заросли ежевики и среди гроздьев зеленых ягод черные кисловатые скороспелки. Ел Алексей Петрович и заячью капусту, и молодые побеги сныти, и очищенные стебли пастушьей дудки — все, что научился есть когда-то в деревне у крестьянских мальчишек. Встречались оранжевые россыпи грибов-лисичек, они живо напоминали жаренную с ними картошку, запотевшую бутылку «Смирновской», — всю ту жизнь, от которой остались лишь смутные воспоминания. И от этих воспоминаний есть хотелось еще сильнее. А иногда и плакать.
Ночь Алексей Петрович провел в овраге возле небольшого костерка, дым от которого должен был отгонять комаров, но почему-то не отгонял. Спал сидя, напихав под ремень метелки мяты и пижмы, резкий запах которых будто бы тоже комары не выносят, но комары, похоже, только стервенели от этого запаха. Спал чутко, просыпаясь каждые несколько минут, с тревогой прислушиваясь к звукам ночного леса. Снились кошмары: немцы, умирающий Кочевников, протягивающий к нему окровавленные руки; главный редактор «Правды» Поспелов, выговаривающий ему, Задонову, за плохую работу; Катерина — такой, какой она встретилась с ним на кладбище; белое тело Татьяны Валентиновны, бесстыдно вытянутое на узкой кровати, раненый немец, которого он застрелил… еще кто-то и еще…
Иногда, проснувшись, то ли от навязчивых кошмаров, то ли от укусов ненасытных насекомых, Алексей Петрович подолгу сидел, тупо уставившись на огонь, отгоняя от себя всякие мысли. Но они все равно возвращались к нему прерванными кошмарами из снов, уханьем и хохотом филина, точно филин, глядя на жалкую человеческую фигуру у жалкого костра, издевался над ним и смеялся.
Еще никогда у Задонова не было такой длинной и мучительной ночи, никогда он не чувствовал такой оторванности от остального мира и потерянности. Иногда возникало ощущение, что это состояние определено ему до конца дней своих, что не вырваться ему из этого круга, который будет сжиматься день ото дня, пока не захлестнет его удушливой петлей. Тут сказывалась привычка не спать по ночам и заниматься сочинительством всяких историй, в реальность которых он верил больше, чем в окружающую его действительность. Мозг продолжал, помимо воли его хозяина, генерировать эти истории, и они проносились перед его мысленным взором, как ускоренные кадры натуралистической кинохроники, где одни ужасы сменяются другими, а ты все ждешь, что в этой чертовщине когда-то ведь просияет свет надежды, можно будет остановить этот лучезарный кадр и наслаждаться им вечно. Но черные кадры мелькали и мелькали, и не было конца этому отвратительному мельканию.
Глава 15
Алексей Петрович проснулся ранним утром. Удивился тому, что лежит, свернувшись в калачик. Сел, привычно провел по лицу и шее, давя присосавшихся паразитов. Руки опухли, все тело саднило, болела каждая косточка, каждая мышца и от вчерашнего бега, и от непривычно долгой ходьбы.
Часы показывали три минуты шестого. Солнце стояло высоко, последние пряди тумана таяли среди деревьев, в траве поблизости кто-то усердно шуршал листвой, стучал невидимый дятел, стонали комары, в воздухе пахло застоявшейся гарью, издалека доносился прерывистый гул орудий. И все это странным образом связывалось вместе, все более принимая привычный, хотя и тревожный облик.
Алексей Петрович послушал лес, не обнаружил в нем никаких посторонних звуков, встал, спустился к ручью. Он долго мыл искусанное лицо, попил из горсти воды, вода забулькала в пустом желудке, вызывая мучительное чувство голода.
Из-под ноги выпрыгнула лягушка и плюхнулась в воду. Алексей Петрович смотрел, как она поднырнула под плоский камень, подняв серую муть, развернулась мордой наружу и замерла, подобрав под себя лапки. Лягушка была бурой с зелеными пятнами по бокам и белым брюшком. Их разделял тонкий слой прозрачной воды; казалось, что лягушка наблюдает за ним своими выпуклыми глазами, а в них светится почти человеческий ум и женское любопытство: «И что же дальше? Так и будем стоять до полного посинения?» — будто спрашивала у него лягушка.
Сглотнув голодную слюну, Алексей Петрович протянул руку, но едва рука дотронулась до воды, лягушка оттолкнулась лапками от илистого дна, подняв бурое облачко, и скользнула в зеленоватую глубину, точно приглашая и его следовать за собою.
Алексей Петрович вернулся к костру, не уверенный, смог бы он убить лягушку, а тем более съесть ее. В задумчивости он сидел возле костра, подбрасывая в огонь тоненькие сухие веточки, время от времени ёжась и давя ладонями комаров на опухшем лице. Надо было заставить себя подняться и пойти, а у него не было ни сил, ни желания куда-то идти и даже шевелиться. Да и тело, особенно ноги, продолжало болеть, и каждое движение давалось с трудом. Весь мир, чудилось ему, настроен против него и каждый шаг ведет к неминуемой гибели.
