Жернова. 1918-1953. Вторжение - страница 193
— А как же социализм, диктатура пролетариата и все прочее? — спрашивал Рибак, насмешливо кривя сочные губы.
— Там видно будет, — отмахивался Шустерман. — Ты же умный человек, Лео. Должен понимать, что революция — это то же самое, что парламентские выборы где-нибудь в Америке или в Англии: гоев надо заманить в революцию такими лозунгами, чтобы они раскрыли рты от изумления и счастья. А когда мы вложим в их руки винтовки, построим в колонны, назначим капралов и унтер-офицеров и дадим им палки, чтобы те могли удовлетворять свое желание командовать себе подобными, тогда никто из этих колонн уже не выскочит, они с восторгом и криками ура пойдут умирать и целовать нам руки за то, что мы предоставили им такую возможность.
Что ж, в этом была своя железная логика — и Лео Рибак пошел в революцию. Сперва в качестве бундовца, потом меньшевика, затем большевика. И сотни, тысячи таких же, как и он, тоже. Редко кто из них был озабочен положением пролетариата и прочих трудящихся масс, разве что положением евреев, а уж саму Россию большинство из них ненавидело лютой ненавистью — и в этом они были едины. Но шло время и они так втянулись в революцию, в перестройку общественного бытия России, настолько быстро усвоили новые лозунги, что позабыли, какие силы заставили их сделать свой первый шаг на этом пути. Многие понимали, что рискуют не только жизнью, но и будущим, но риск лишь подхлестывал и будоражил воображение.
Увы, не все дожили до Светлого Дня. Ногина, Урицкого, Володарского, убили. Рошаль погиб в бою. Шустермана зарубили казаки на Дону во время восстания. Правда, он, переметнувшись к большевикам, сменил фамилию, став Шустовым, зато теперь в новой России есть небольшой городок Шустов. А еще Урицк, Володарск, Ногинск, Рошаль и другие. Но исчезли Зиновьевск, Троцк, Бухаринск… Вслед за теми, в чью честь были названы. А в честь Рибака ничего названо не будет. Даже дети отрекутся от его имени и поменяют фамилию. Как сделали это жена и дочь Левки Пакуса, исчезнувшего в тридцать четвертом…
Леонида Абрамовича арестовали через неделю после партийного собрания. Жена и дети отказались от него на девятый день: жена — перед партийным собранием Дома культуры, дети — перед своими одноклассниками. Об этом писала военная газета «Красная звезда». И никого из них не тронули. Разве что жену сняли с директоров Дома культуры. Потом, он слыхал, его семья переехала в Москву.
Рибаку предъявили стандартное обвинение: приверженность троцкизму, вредительство, шпионаж, заговор. В итоге — десять лет лагерей. А он приготовился к худшему.
Худшее, однако, случилось потом.
Глава 25
В направлении, выданном Рибаку после освобождения из лагеря, значился Куйбышев. К концу августа часть Политуправления РККА располагалась уже там. В Куйбышеве он задержался на два дня, дожидаясь назначения в действующую армию. Жил в гостинице, томился. Направление получил в Орел, в формируемую там пехотную дивизию. Звание — батальонный комиссар, должность — комиссар полка. Незадолго до отъезда случайно в гостиничном коридоре нос к носу столкнулся с маршалом Буденным, с кем воевал с поляками, а затем и в Туркестане. Маршал узнал Рибака, — тем более, что их жены были какими-то дальними родственницами, — обнял его, потащил в свой номер. Выпили, закусили, повспоминали прошлое.
— Ах, какое время было! — крутил вахмистрские усы Буденный. — А нынче не война, а черт знает что! Ты-то как? Здоров? — сыпал вопросами Семен Михайлович. — Вид у тебя неважнецкий, как говаривал Владимир Ильич. Болел?
— Тиф, — соврал Рибак, не успевший после лагеря отрастить свою знаменитую на весь Туркестан барашковую шевелюру.
— Не время сейчас болеть, — посуровел маршал. — Воевать надо. Эка фриц как прет, кость ему в горло. Меня вон и то… на юг направляют. По личному распоряжению товарища Сталина. Порядок наводить… большевистский. Дух поднимать. Так-то вот. А ты куда сейчас?
— В армию.
— Откуда?
— Из Сибири.
— А твои где?
— В Москве.
— Ну, кланяйся Сонечке от меня лично, — поднялся Семен Михайлович, протягивая руку. — И, покачав шишковатой головой, добавил: — Хорошее, однако, было времечко.
Рибак, понимая, что Буденный не знает о его недавнем прошлом, что очень рискует, не открывшись ему, тем не менее решил воспользоваться случаем:
— Да тут такое дело, товарищ маршал: еду-то я через Тамбов, в Москву никак не попадаю. И рад бы передать привет Сонечке, да не получится…
— Что ж так: на фронт едешь и с семьей не повидаться? — удивился простодушный маршал.
— Так пропуск нужен, а у меня его нет: ни до того было, — слукавил Рибак. — На фронте, сами знаете, люди нужны, сталинское партийное слово…
— Это ты правильно подметил — насчет слова, — говорил захмелевший маршал, грозя Рибаку большим, прокуренным до желтизны, пальцем. — Товарищ Сталин большое значение придает политическому, это самое, руководству войсками. Как в гражданскую: революция, коммунизм, пролетарии всех стран, смерть буржуям, ура! И шли. В пекло. На пулеметы. С одной шашкой. Потому и возвернули комиссаров, чтобы… чтобы крепкий дух и тому подобное… А семья, промежду прочим, тоже имеет, так сказать, наиглавнейшее политическое значение: укрепляет дух красного бойца. Крепкий тыл — первейшее дело… А пропуск… Ну это мы сейчас. Пару дней хватит?
— Хватит, Семен Михайлович, большое спасибо.
— Ну, поезжай. Бог даст, еще свидимся.
И Рибак, получив пропуск, в ту же ночь сел на поезд и поехал в Москву.
