Прошлой ночью с герцогом - страница 52

– То, в чем вы признались леди Норвуд, – правда? – приступил наконец к главному герцог, когда его дыхание пришло в норму. – Нынешний виконт Мейфорт ваш кузен?

В последний раз Эсмеральда рассказывала о своем прошлом, когда устраивалась на работу в агентство. Мисс Фортескью выслушала всю историю и посчитала, что Эсмеральду можно принять на работу, поэтому причин говорить об этом больше не было.

– Да, это правда. Полагаю, вы сочли, что с моей стороны было неправильно не рассказать обо всем вам.

– Вы правы: я предпочел бы все узнать от вас.

– Вы огорчены?

– Нет, но хочу, чтобы вы объяснили, почему скрыли это от меня.

Эсмеральда по привычке вскинула подбородок:

– Я не сочла нужным говорить о родственниках матери, потому что они никак не влияют на мою жизнь.

– И это сбивает меня с толку, – с тяжелым вздохом проговорил Гриффин и пригладил волосы. – Впрочем, вы правы: я огорчен, – но лишь потому, что вы и Джозефина – внучки виконта – не имеете средств, и вам приходится зарабатывать на жизнь работой в агентстве по найму. Вы заставили меня поверить, что…

– …что я простолюдинка, – неожиданно для себя ринулась в бой Эсмеральда. – Ничтожество!

Герцог нахмурился:

– Я вовсе не это хотел сказать. С вашей стороны несправедливо так думать обо мне.

И почему его слова нисколько ее не удивили? Аристократы всегда и во всем считали себя правыми.

Скрывая боль и гнев, она с яростью уставилась на него:

– Брат моей матери говорил то же самое о Майлзе Грэме, просто поэте, которого она любила и хотела видеть своим мужем.

– Я собирался сказать, что вы заставили меня поверить, будто являетесь бедной дальней родственницей сэра Тимоти Свифта и нет никого, кто бы мог предложить вам защиту и помощь, – пояснил он сухо. – В вас нет ни капли от простолюдинки, и теперь мне понятно почему: вы принадлежите к высшему обществу и воспитаны как леди.

Его слова проникли в самое сердце, ноги подкосились. Он никогда не узнает, как отчаянно она хотела услышать их от него! Она так хотела быть его достойной!

Неожиданно она почувствовала, что слезы подступили к глазам: того и гляди разрыдается, – и, собрав все силы, подавив проклятую женскую слабость, сказала:

– То, что я бедная родственница сэра Тимоти, правда: мой отец никогда не был богат.

– Я не понимаю одного: почему вы не под защитой нынешнего лорда Мейфорта. Я знаю, что он болен, но это не освобождает его от долга по отношению к вам и Джозефине.

– Он нам ничего не должен. Моя мать была лишена наследства и выгнана из дому его отцом, – выпалила Эсмеральда, опять почувствовав, как наворачиваются на глаза слезы. – Ее все вычеркнули из своей жизни.

Гриффин в недоумении уставился на нее:

– Может, так и есть, но вас-то не изгоняли. Вы и Джозефина – внучки виконта, и с вами до́лжно обращаться как с таковыми. Вам не пристало служить компаньонкой моих сестер. Ваше место – в доме лорда Мейфорта, и его обязанность – подготовить сезон лично для вас.

– У меня нет повода считать, что мой кузен отличается от своего отца, поэтому нет желания жить с ним под одной крышей или быть под его опекой.

– Вы заслужили это по праву рождения.

– Как и моя мать, но у нее все отняли просто потому, что она ослушалась своего брата. Ей было поставлено условие: если выйдет за Майлза Грэма, то больше никогда не переступит порога родного дома. И она не переступила. Как и я. Я доказала, что не нуждаюсь в его помощи, чтобы заботиться о Джозефине.

– Но это его обязанность! – воскликнул Гриффин. – Если не хотите идти к нему ради себя, подумайте о сестре!

– Нет, к нему я не пойду: это моя сестра.

– Вы чего-то недоговариваете? – осведомился он, вопросительно глядя на нее.

– Нет! – прерывисто выдохнула Эсмеральда: слезы опять подступили к глазам, – но сумела сдержаться. – Пусть у нас разные отцы, но для меня это роли не играет.

– В этом никто не сомневался, – уже мягче сказал Гриффин. Вопросительный взгляд сменился тревожным. – Я вижу, что вы хорошо заботитесь о ней. Но вы не ответили на мой вопрос.

Из последних сил сдерживая эмоции, не позволяя голосу дрогнуть, она выдавила:

– Джозефина мало знает о нашей матери, а о прошлом и семье Мейфорт и вовсе ничего. И я хотела бы, чтобы все так и оставалось.

– Почему?

О, эти непрошеные слезы, постоянно угрожавшие хлынуть по щекам! Как можно все объяснить ему и при этом не заплакать? Она знала, как настойчив Гриффин, когда чего-то хочет: ни за что не отстанет, пока не получит ответы на все свои вопросы. Нужно все рассказать, пока его проницательность и нежность не заставили ее броситься к нему в объятия и по-женски, навзрыд, расплакаться.

– Она любила отца. И он любил ее, писал стихи, читал. Джозефина тоже писала стихи до самой его смерти. Теперь девочка клянется, что ненавидит поэзию, но я-то знаю: так она пытается справиться с ударом от кончины отца. Для нее все это очень непросто. Я не говорила сестре, что семья матери не одобряла ее нового мужа, называла нищим ирландцем, бродячим поэтом, у которого ни пенни за душой; утверждала, что она умрет нищей и несчастной.

Ее голос прервался всхлипом, но она быстро его подавила и с горечью заключила:

– И самое страшное, что они оказались правы: мама действительно ошиблась в своем выборе.

Ее голос снова дрогнул.

– Эсмеральда…

Гриффин потянулся было к ней, но она увернулась и быстро вытерла слезы.

– Нет.

Она не хотела его жалости. Если он обнимет ее и прижмет к своей груди, она разрыдается, и одному Господу ведомо, когда остановится и чем все закончится.