От Русско-турецкой до Мировой войны. Воспоминания - страница 147

Встретилась мы очень тепло, отобедали в его кабинете, но когда мы остались одни, разговор сразу принял такой оборот, которого я, по правде, и представить себе не мог и который произвел на меня еще более тягостное впечатление, чем приведенный в своем месте последний разговор с Куропаткиным в 1906 году перед оставлением Маньчжурии. Привожу дословно:

Брусилов:

– Я особенно рад вашему приезду, так как он дает мне возможность извиниться и объяснить мою невольную вину перед вами – в том, что вы не были назначены командующим армией. Но фактически вы таковою всегда командовали. По аттестации, по заслугам, по полученным наградам вы стоите первым номером, но я не мог официально вас представить в командующие армии ввиду вашей немецкой фамилии и вероисповедания. Вы не можете себе представить, сколько я получаю доносов на эту тему.

Я был не только возмущен, но и глубоко оскорблен подобным заявлением. Алексей Алексеевич отлично знал мои отношения с войсками, какими я пользовался авторитетом и верой среди них, постоянно мне на это указывал, и я ему ответил:

– Если дело так обстоит, то мне нет места в армии, и мне остается только просить о назначении меня на должность внутри России, или лучше прямо отпустить меня на покой.

Брусилов:

– Нет, нет, за все это вам воздастся после войны, а сейчас я и здесь рассчитываю на вас.

Но с меня было довольно, я встал, простился с ним и уехал.

Вернувшись к корпусу, стал по-прежнему работать, вести подготовку к весне, но разговор с Брусиловым камнем лег мне на душу. Теперь мне было ясно, что в этом именно крылась основная причина, что столько достигнутых мною успехов не могли получить полного развития и постепенно сводились на нет, особенно после форсирования р. Серета, когда одновременно с моей победой началось победоносное наступление 8-й и 9-й армий, а в промежутке между нами остались на месте 22-й и 6-й корпуса и вправо от меня 17-й и 5-й. Подчини мне тогда эти корпуса, что бы осталось от поспешно уходивших в полном расстройстве австрийских войск? Разгром был бы полный и окончательный.

Но не время было предаваться собственному горю. Россия быстрыми шагами подходила к той роковой стезе, вступив на которую остановиться уже не могла и докатилась до настоящей разрухи. Колебания власти, всеобщая утомленность войной, разлаженность государственной машины, происшедшая главным образом от неудачного выбора лиц, стоявших во главе администрации, особенно министра внутренних дел Протопопова; резкие выходки отдельных личностей в Государственной думе против правительства, причем открыто затрагивались особы императорской фамилии, противодействие всей общественности: военно-промышленных комитетов, Всероссийский земский союз, Всероссийский союз городов, недостаток, вернее почти полное отсутствие кадровых офицеров в запасных частях, облегчавшее проникновение в них зловредных агитаторов и постепенно их разлагавших – все это вместе взятое подтачивало государственные основы и толкнуло нас в объятия сперва военного бунта, а затем и во власть бездарного Временного правительства. Ни Государственная дума, ни Временное правительство не сумели совладать с доставшеюся им властью, просмотрели нарождение и значение Советов рабочих и солдатских депутатов и были ими стерты. Рухнула законность, рухнула армия; с благосклонного попустительства Керенского воцарились темные силы в лице большевиков, и наша мать Россия, заливаясь кровью, в каких-нибудь четыре-пять лет докатилась до пропасти и совершенно обнищала.

Слухи о том, что дома не все благополучно, стали чаще и чаще проникать в армию. С самого начала 1917 года стали учащаться случаи дезертирства с позиций. Но мы в Лесистых Карпатах еще точно не знали, что именно разыгралось в Петрограде в дни 27–28 февраля, когда ночью со второго на третье марта (в 2 часа 15 минут ночи) начальник штаба принес мне только что принятую с аппарата телеграмму – манифест государя императора: «Признав за благо нашей родины, отрекаемся от прародительского престола в пользу сына нашего государя наследника цесаревича Алексея Николаевича под регентством Его Императорского Высочества великого князя Михаила Александровича и с ответственным министерством с князем Львовым во главе. Николай».

Положение было настолько напряженное, что тогда это показалось лучшим выходом из тупика и я, прочитав телеграмму, от всего сердца перекрестился.

Третьего марта рано утром я уехал на позицию и возвратился в штаб лишь около полудня. На крыльце начальник штаба передал мне принятые утром телеграммы. Первая, за подписью государя императора гласила: «Признавая своевременным сложить с себя верховное главнокомандование повелеваем вступить в Верховное главнокомандование Его Императорскому Высочеству великому князю Николаю Николаевичу».

Вторая: «Не желая расставаться с любезным сыном нашим, отрекаемся от прародительского престола и за него и передаем прародительский престол брату нашему Его Императорскому Высочеству великому князю Михаилу Александровичу с ответственным министерством с князем Львовым во главе».

И последняя, за подписью великого князя Михаила Александровича: «Приму прародительский престол лишь через Учредительное Собрание».

Эта вторая телеграмма государя императора чрезвычайно осложнила положение. Телеграмма же великого князя Михаила Александровича, создавшая перерыв в преемственности законной власти, совершенно недопустима даже в условиях нормальной жизни государства, при тогдашней сугубо тяжелой обстановке – незаконченной внешней войне, полной расшатанности – сразу повела к падению царской власти.