Дзержинский. От «Астронома» до «Железного Феликса» - страница 68
Так же закончился суд над П. Е. Дыбенко, которого в том числе, помимо самостоятельного оставления фронта, обвиняли в самочинных расстрелах под Нарвой, правда, в гораздо меньших масштабах. Оба закончившихся процесса выявили изменение оценок в подходе к вопросу о применении смертной казни, прошедшее за три месяца. То, что ранее в январе-феврале 1918 г. представлялось преступным нарушением распоряжений советской власти, в апреле этого же года казалось лишь служебным упущением и злоупотреблением.
Было несколько причин подобной эволюции взглядов. Требование ужесточения диктатуры пролетариата, возобновления института смертной казни уже со стороны большинства партии усилилось в связи с массовым ростом преступности и самосудов зимой 1918 г. Следует отметить, что если количество погромов и в целом преступлений в первый месяц нового года по сравнению с декабрем 1917 г. сократилось, что свидетельствовало об упрочении позиций советской власти, однако количество самосудов в городе наоборот возросло. Они приобретали все более бытовой, аполитичный характер. Отчасти это было связано с общими показателями преступности в городе. В одном только Петрограде, по данным М. Лациса, насчитывалось до 40 тысяч уголовных элементов, а в Одессе и Москве до 30 тысяч «бандитского элемента».
Грабежи, убийства стали обыденным явлением столицы. За неделю в городе фиксировалось до 40 случаев убийств. Данные «Журналов происшествий по Петрограду» были переполнены сообщениями о различной тяжести преступлениях. Так, за одни только сутки, с 10 по 11 января 1918 г., в городе были зарегистрированы 8 крупных краж (более 300 руб.), 32 мелкие кражи на сумму менее 300 руб., 6 разгромленных магазинов и 1 общественное здание, 2 менее значительных грабежа, обнаружено 5 трупов: всего 93 происшествия. Средние же показатели колебались около цифры в 60 зафиксированных происшествий по городу за сутки. В советских газетах приводилась порою иная статистика. В частности, «Известия ВЦИК» писали, что в декабре 1917 г. по городу было зафиксировано 1368 правонарушений (около 45-ти в сутки), а в январе 1918 года уже только 699.
Однако подобные публикуемые данные, на наш взгляд, являлись попыткой продемонстрировать успехи советской власти в борьбе с одной из наиболее значимых на тот момент проблем, а не следованием реальной статистике. Авторитет властных структур, призванных бороться с бандитизмом, был крайне низок. Характерен пример, приведенный в центральном органе левых эсеров «Знамя труда». «Сегодня к дому булочника Николаева, на 1 Мещанской улице, подъехал грузовик, в котором было около 25 вооруженных человек. В это время мимо дома проходил отряд милиционеров. Неизвестные предъявили последним ордер на обыск квартиры Николаева и потребовали сопровождать их. Милиционеры согласились. Но едва все они только вошли в квартиру, бандиты скомандовали «руки вверх» и открыли огонь. В результате было убито девять милиционеров и четыре члена семьи Николаева. Убийцы успели скрыться».
В Петрограде и Москве зимой 1917–1918 г. в массовом порядке, по образному выражению В. Б. Лопухина, «раздевали и убивали». Об этом же писал в своих «Несвоевременных мыслях» Максим Горький (сам ставший в этот период жертвой преступников). Никто не был гарантирован от разгула преступников. В любой момент, в любом месте, любой человек мог стать их жертвой. Нападению подвергались даже представители высших руководящих органов советского государства. Так, в начале 1918 г. года были остановлены и обезоружены возвращавшиеся на автомобиле с заседания в Смольном «нарком по морским делам Раскольников, помощник по внутренним делам Петровский и тов. Лацис». О похожем случае с известным петроградским большевиком М. С. Урицким рассказал в своих воспоминаниях Р. Г. Брюс Локкарт: «Однажды вечером Урицкий, впоследствии глава Петербургской ЧК, возвращался из Смольного в центр города. Бандиты стащили его с саней, раздели и предоставили ему продолжать путь в таком виде. Ему повезло: он остался в живых».
Последний случай зафиксировал в своих воспоминаниях и В. Д. Бонч-Бруевич. Имея более достоверную информацию об этом событии, прошедшем в день открытия Учредительного собрания, он ее описал очень подробно и точно. «Находясь уже в Таврическом дворце, Владимир Ильич снова захотел видеть Урицкого, которого в этот момент не было во дворце. Но вот открылась дверь, и Урицкий, расстроенный, бледный, пошатываясь, своей походкой вразвалку, пошел к нам и даже как-то смутился.
— Что с вами? — спросил его Владимир Ильич.
— Шубу сняли, — ответил Урицкий, понижая голос.
— Где? Когда?
— Поехал к вам, в Смольный, для конспирации на извозчике, а там вон, в переулке, наскочили двое жуликов и говорят: «Снимай, барин, шубу. Ты, небось, товарищ, погрелся, нам холодно»… Я: «Что вы?» А они свое: «снимай» да «снимай». Так и пришлось снять. Хорошо, что шапку оставили. До Смольного ехать далеко, в Таврический — неловко. Так я пешком переулками и придрал в Таврический». Едко и с явным удовольствием прокомментировала известие об ограблении Урицкого З. Гиппиус в своем дневнике: «1918, февраля 8. …Единственная злая отрада сегодняшнего дня: на Шпалерной ограбили знаменитых большевиков Урицкого и Стучку. Полуголые, дрожа, добрались они до Таврического дворца». Казусное событие закончилось для Урицкого благополучно. Налетчиков же, несмотря на интенсивные поиски, так и не нашли.
Похожие случаи происходили в зимние дни и в других городах. В Москве за один только день были ограблены член ВЦИК левый коммунист Е. А. Преображенский и член ЦК Б. И. Гольдман-Горев (давний знакомый Дзержинского). У первого были отобраны пальто, бумажник и револьвер, второй лишился денег и документов. Позднее, 2 апреля 1918 г., ограблению в Петрограде в дневное время подверглась известная большевичка Е. Д. Стасова (впоследствии летом-осенью 1918 г. она будет работать в Петроградской ЧК). Грабители, напавшие на нее на Фурштадтской улице, отняли под угрозой оружия восемь тыс. рублей и скрылись.
