Расстрел «Белого дома». Черный Октябрь 1993 года - страница 172
Следствие
А пока закладывались основы подобной «демократии», шло следствие по делу о «мятеже» 3–4 октября 1993 г.
Первый шаг на этом пути был сделан еще тогда, когда Б. Н. Ельцин связался с членом Президентского совета Алексеем Ивановичем Казанником и предложил ему портфель генерального прокурора.
«Было 3 октября 1993 года. – рассказывает А. И. Казанник, – Я собирался на работу, когда раздался телефонный звонок. Взял трубку – и слышу: „С вами будет разговаривать Борис Николаевич Ельцин“. Президент сказал следующее: „Алексей Иванович, надо максимум законности, максимум справедливости, максимум вашего гуманизма. Короче говоря, вы теперь – генеральный прокурор“».
В тот же день Генеральная прокуратура РФ по статье 79 УК РФ возбудило уголовное дело № 18/123669-93 – организация массовых беспорядков. Одним из тех, кто уже утром 4 октября был привлечен к участию в этом следствии стал следователь Генеральной прокуратуры по особо важным делам Леонид Георгиевич Прошкин. Ему было поручено дело о захвате мэрии. Дело о событиях в Останкино расследовал Владимир Иванович Казаков. Позднее оба дела объединили в одно производство.
«Объединенную следственно-оперативную группу, – пишет Л. Г. Прошкин, – в состав которой входило до 200 следователей органов прокуратуры, МВД и МБ и несколько сотен оперативных работников милиции и контрразведки, возглавил начальник следственной части Генеральной прокуратуры РФ Феткулин В. Х. Группа состояла из подгрупп, работавших по различным направлениям, и штаба, возглавляемого опытным прокурорским работником, хорошим организатором Аристовым С. А».
«Президент, – вспоминает А. И. Казанник, – регулярно звонил мне, начиная с третьего дня работы, буквально рычал в трубку. «Мол, почему у вас разгуливает на свободе такой-то? Он выступал там-то! Критиковал президента!». Один раз я вынужден был сказать, что, если у меня нет доказательств виновности этого человека, я скорее на лоб себе печать поставлю, чем на бланк санкции на арест. Президент бросил трубку».
В следствие вмешивался не только Б. Н. Ельцин. «Были еще обстоятельства, которые меня очень беспокоили. – отмечает А. И. Казаннник, – Представители каких-то демократических организаций приносили мне огромнейшие списки с предложением немедленно арестовать этих людей. Я эти списки рвал в их присутствии и один раз сказал, что сижу в кабинете Вышинского, но никогда не допущу, чтобы дух Вышинского возродился».
«А как-то из Кремля, – вспоминает бывший генеральный прокурор, – принесли пакет с методическими указаниями по расследованию массовых беспорядков (подпись автора была оторвана). В них говорилось очень лаконично и четко: не создавать никаких следственных бригад, расследовать уголовное дело в течение 10 дней, всем предъявить обвинения по статьям 102 и 17 – соучастие в убийстве. Казаннику выступить обвинителем на этом процессе и потребовать для всех смертной казни. Этот документ тоже последовал в урну».
По свидетельству Л. Прошкина были и другие реко мендации, в частности: «Не выходить за пределы 3–4 октября».
Сообщая о том, что каждый вторник он делал доклад Б. Н. Ельцину, А. И. Казанник рассказывает, как однажды Борис Николаевич поинтересовался: «Алексей Иванович, как вы будете квалифицировать действия участников событий?» Я сказал: «Разумеется, как массовые беспорядки». И поразился, когда он спросил: «А что, сто вторая и семнадцатая разве не подойдут?» Я понял, что его тщательно готовили к этому разговору, и сказал: «Борис Николаевич, не подойдут!» Он спросил: «Почему?». Я объяснил, что обвиняемые ни с балкона «Белого дома», ни при штурме Останкина не говорили, что надо убить конкретных людей. Ельцин сказал: «Но жертвы же есть!» Я объяснил, что на юридическом языке это называется эксцесс исполнителя: толпа или отдельные фигуранты толпы могут выйти за пределы умысла организаторов массовых беспорядков. Следовательно, только их действия надо квалифицировать по последствиям. Президент не согласился: «Это – очень странная позиция». Но я возразил: «Никакой другой правовой позиции быть не может!».
Еще более странной, по мнению Б. Н. Ельцина, была оценка генеральным прокурором действий правительства.
«После неудачного штурма Останкина, – объяснял А. И. Казанник свою позицию экс-президенту, – Макашов и его боевики возвратились в „Белый дом“. С точки зрения права состав преступления считается оконченным с этого момента: они просто сидят в здании. Поэтому, прежде чем штурмовать „Белый дом“, надо было провести переговоры, потребовать, чтобы они вышли. Но никто – а мы допросили более 2000 военнослужащих и других лиц, – никто не показал, что эти переговоры велись. Обратное утверждал лишь Черномырдин. Я спросил у него, кто конкретно вел переговоры. Он сказал, что его помощник знает. Я спросил помощника. И услышал: „Впервые об этом слышу!“».
В связи с этим, по мнению генерального прокурора, действия правительство 4 октября имели преступный характер.
«Штурм начался без переговоров, – поясняет он, – следовательно, со стороны исполнительной власти были совершены тяжкие преступления на почве мести. Я объяснял это на простом примере. Допустим, идет по улице гражданин, на него набросились три бандита. Если он, защищаясь, их убил, ему надо объявить благодарность: он действовал в состоянии необходимой обороны. Но если он, раздетый, вырвался, посидел на кухне два часа, выпил для храбрости, взял топор, побежал по городу, встретил их и всех зарубил, – это будет убийство на почве мести. Со штурмом „Белого дома“ точно такая ситуация. Стало быть, когда мы ставили задачу расследовать октябрьские события всесторонне и объективно, мы вынуждены были расследовать и эту сюжетную линию».
