От Ленина до Путина. Россия на Ближнем и Среднем Востоке - страница 108
В марте 1979 года Хафизулла Амин стал премьер-министром и фактически возглавил министерство обороны. Он значительно усилил свои позиции, хотя Тараки по-прежнему сохранял другие важные посты. Борьба между ними достигнет кульминации к осени 1979 года, когда в стране сложится двоевластие. А пока «наверху» Афганистана делили посты и дворцы, в Герате 14 марта 1979 года восстали несколько полков регулярной армии. Были убиты советские специалисты и члены их семей. После первого успокоительного разговора с Москвой Тараки на следующий день, 18 марта, уже просил ввести в Афганистан советские войска и «ударить по Герату», «спасти революцию».
17, 18 и 19 марта 1979 года заседало политбюро.
Лейтмотивом выступлений 17 марта звучало: «Мы ни в коем случае не можем потерять Афганистан». Всерьез обсуждался вопрос о необходимости ввода войск. «Нам надо сформировать свои воинские части, разработать положение о них и послать по особой команде», — говорил А.Н. Косыгин. «У нас разработано два варианта относительно военной акции», — заявлял Д.Ф. Устинов. А.П. Кириленко, «подводя итог» и перечисляя шаги, которые предстоит предпринять, сказал: «…Пятое. Я думаю, мы должны согласиться с предложением Устинова относительно помощи афганской армии в преодолении трудностей, с которыми она встретилась, силами наших воинских подразделений». Устинов уже отдал приказ привести в готовность воздушно-десантную дивизию и быстро подтягивать к границе войска.
На совещании в МИДе А.А. Громыко вдруг разоткровенничался: «Поймите одно: если сегодня мы оставим Афганистан, то завтра нам, может быть, придется защищать наши рубежи от мусульманских орд уже где-нибудь в Таджикистане или Узбекистане». (Отметим, что Громыко не любил и не понимал мусульман, а фундаментализм считал «мракобесием».)
18 марта в воскресенье утром Андропов, Устинов и Громыко встретились на подмосковной даче в Заречье и откровенно обсудили все за и против ответственнейшего решения. Против было слишком много. Возможно, они связались с Л.И. Брежневым, который в субботу и воскресенье отдыхал в охотничьем хозяйстве Завидово. Больной и осторожный генеральный секретарь, видимо, не поддерживал решительных шагов.
На состоявшемся затем заседании политбюро лейтмотивом прозвучали уже другие слова Андропова: «Мы можем удержать революцию в Афганистане только с помощью своих штыков, а это совершенно недопустимо для нас. Мы не можем пойти на такой риск». Вмешательство в Афганистане отбросило бы назад все, что сделано для разрядки, отмечал Громыко. Устинов тоже выступил против ввода войск. А на следующем заседании 19 марта появился «сам» Брежнев и по бумажке зачитал, в частности, следующее: «…Не пристало нам сейчас (курсив мой. — А.В.) втягиваться в эту войну». На следующий день Косыгин только повторил эту позицию прилетевшему в Москву Тараки. Афганскому лидеру организовали краткую встречу с больным Брежневым, и тот говорил ему те же слова.
Роковое решение было отложено, хотя словечко «сейчас» стоило бы запомнить.
В апреле на базе развернутой (на 11 страницах) записки Андропова, Громыко, Устинова и Пономарева было принято постановление политбюро (№ П/149(XIV), где подтверждалась позиция не вводить войска. «Наше решение — воздержаться от удовлетворения просьбы руководства ДРА о переброске в Герат советских воинских частей, — говорилось в нем, — было совершенно правильным. Этой линии придерживаться и в случае новых антиправительственных выступлений, исключать возможности которых не приходится».
В записке содержался трезвый анализ афганской ситуации, раскрывались ошибки кабульских лидеров и перечислялись неизбежные негативные последствия военного вмешательства.
А пока что грызня в руководстве НДПА усиливалась, повстанцы расширяли свои действия. Советская реакция на события была простой: вы, афганские лидеры, должны помириться, жить дружно и действовать сообща. В Москве просто не знали, что делать.
В начале лета 1979 года была создана Комиссия политбюро по Афганистану формально во главе с Громыко. Ее членами стали Андропов, Устинов и Пономарев. Громыко, однако, старался держаться отстраненно от афганских дел.
«Не впутывайте меня в эти дела, — высказался он как-то в своем близком кругу. — Революция пожирает собственных детей. Эту закономерность вывели французы еще в XVIII веке. И мешать этому бесполезно».
Поэтому председательские функции Андрей Андреевич исполнял чисто формально. А афганские дела творились келейно. Андропов — Устинов; Андропов — Пономарев. Громыко практически всегда соглашался со всем, что они решали. Потом это и утверждалось на заседании комиссии».
В Кабул дважды летал Б.Н. Пономарев. Более двух месяцев сидел в Афганистане заместитель министра обороны генерал И.Г. Павловский.
12 сентября 1979 года. Тараки, возвращаясь в Кабул из поездки в Гавану, где он принял участие в VI Конференции глав государств и правительств неприсоединившихся стран, сделал остановку в Москве. Его тепло встречал Брежнев.
Когда Тараки вернулся в Кабул, период двоевластия заканчивался. Опираясь прежде всего на армию и органы безопасности, Амин резко усилил свое влияние. Попытки советского посла и представителей других ведомств «помирить» двух лидеров столкнулись с их увертками. Тараки фактически сдал своих четырех сторонников-министров, на отставке и аресте которых настаивал Амин, и трое из них укрылись в советском представительстве.
14 сентября Тараки пригласил по телефону в свою резиденцию Амина. Опасаясь предательства, тот сначала отказался. Но Тараки сослался на присутствие в своем кабинете посла А.М. Пузанова и других советских представителей. Пузанов подтвердил это по телефону, фактически присоединившись к приглашению. В кабинете были представитель КГБ генерал-лейтенант Б.С. Иванов и главный военный советник генерал-лейтенант Л.П. Горелов, а также переводчик Д. Рюриков.
