От Ленина до Путина. Россия на Ближнем и Среднем Востоке - страница 93
После XXVIII съезда КПСС, состоявшегося в июле 1990 года, политические решения по международным вопросам стали вообще проходить мимо аппарата ЦК. Были назначены сразу два секретаря ЦК по международным вопросам (Г.И. Янаев и В.М. Фалин) — и все были в растерянности: кто же начальство? На XXVIII съезде было избрано огромное политбюро (24 человека), которое могло заседать один или два раза в месяц. Естественно, что главные функции снова стал выполнять секретариат. Но все понимали, что аппарат ЦК, во всяком случае международного отдела, становился пустой скорлупой.
Когда-то, посещая ЦК, где по пустынным коридорам изредка проходили люди со значительным выражением лица, я обязательно спускался в буфет, куда пускали и посетителей. Даже сосиски из спеццехов какого-то завода, сделанные из настоящего мяса, были прекрасной едой по сравнению с чем-то неудобоваримым, за которым давились за пределами ЦК. Примерно с конца 1988 года цековский буфет по своей бедности мало чем отличался от обычных буфетов в присутственных местах, хотя все же был получше, чем «тошниловки» академических институтов.
Для многих сотрудников аппарата ЦК упадок его роли обернулся личной драмой. В нем были и сильные работники, которые оказались не у дел.
Не знаю, как в другие отделы ЦК, но в международный отдел подбирались знающие люди, хотя такие, которые не блистали бы «излишними» талантами или должны были их скрывать. Если у них были оригинальные, свежие мысли, они должны были их маскировать, не использовать на работе. За долгие годы они становились компетентнейшими носителями знаний по какой-либо проблематике или странам. (Отмечу в скобках, что в свою бытность директором Института Африки РАН автор принял на работу несколько арабистов и африканистов из международного отдела ЦК. Скажу откровенно: как политологи и историки они были на две головы выше научных сотрудников института того же профиля.) Но решения принимались на таком уровне, где компетентность была не нужна. Видимо, это общее явление для всего мира, не только для Советского Союза. Один мой знакомый — талантливый ученый — пришел в международный отдел не референтом, а рангом повыше — консультантом, то есть на должность якобы «мыслителя», концептуалиста, почти равную по статусу заведующему сектором. Он рассказывал, что выдержал тамошнюю атмосферу лишь несколько месяцев и понял, что это не для него. Его попросили дать идеи для возможного нового подхода к сложной проблеме. Он работал около месяца, выдал массу новых идей и предложений, но когда увидел тот вариант, который был принят, то убедился, что это была «хорошо» отредактированная елка, превращенная в телеграфный столб. Такой вариант он мог бы написать за несколько часов.
Работник ЦК. Я пришел в ЦК, уже будучи советником в МИДе. Тогда то была большая честь и большое продвижение. Я не сомневался, что это более важная работа, чем работа просто советника МИДа. Прошло семнадцать лет, некоторые мои ученики уже стали советниками-посланниками, один — послом, а я так и остался референтом международного отдела. Сейчас — у разбитого корыта. Возраст предпенсионный. Денежных накоплений никаких. Единственное материальное приобретение — хорошая квартира. В ЦК считалось плохим тоном иметь собственную машину, собственную дачу: мол, всю жизнь отдай только этой работе, по 10–12 часов в сутки, часто по ночам, за это тебя обеспечат всем необходимым. Сейчас — никому не нужен.
Взаимоотношения между различными звеньями бюрократической структуры не были, мягко говоря, гармоничными. Наиболее известны противоречия между МИДом и международным отделом ЦК.
Б.Н. Пономарев отвечал на мои вопросы об этом весьма уклончиво.
Автор. Были ли противоречия во взаимоотношениях между МИДом и ЦК?
Б.Н. Пономарев. Об этом не надо говорить. МИД занимался внешней политикой по государственной линии, ЦК играл большую роль в работе с общественными организациями, с партиями, чем МИД не занимался. Мы для связей с общественными организациями активно использовали и Комитет солидарности. Я был одновременно председателем Комиссии по иностранным делам Совета национальностей Верховного Совета СССР. Я впервые ездил в США при Никсоне.
Автор. Не считаете ли вы, что партийный и государственный подходы к внешней политике различались.
Б.Н. Пономарев. Я исходил прежде всего из интересов Советского Союза. Я патриот СССР и много писал по этому поводу.
Автор. Говорят, что взаимоотношения между вами и Громыко были не очень хорошими.
Б.Н. Пономарев. Об этом не надо говорить.
Но если не хотел говорить Борис Пономарев, то говорили другие.
Личности в большой политике
Автор. Если МИД олицетворял при всей своей идеологизации государственную идею, а ЦК — мессианскую, то как это проявлялось во взаимоотношениях между Громыко и Пономаревым?
Дипломат. Да никак. Дело было в личностях, а не в идее. Я мог бы привести массу примеров, подтверждающих взаимную ненависть Громыко и Пономарева, взаимное недоверие, стремление лично насолить друг другу. Например, в конце своего пребывания в МИДе Андрей Андреевич вообще запретил направлять какие бы то ни было документы в ЦК.
Посол Ю.Н. Черняков не стеснялся в выражениях.
Ю.Н. Черняков. Отношения между МИДом и международным отделом ЦК складывались хуже некуда и очень вредно, хотя личные отношения на рабочем уровне между работниками МИДа и международного отдела ЦК могли быть очень хорошими. Пока А.А. Громыко не стал членом политбюро, в дела МИДа постоянно вмешивались Пономарев и Суслов. Это два человека сталинской выучки, с колоссальными личными амбициями и хитростями, до предела задогматизированные. Недоброжелательство между Громыко и Пономаревым прорывалось на отдельных встречах, при подготовке документов, выработке политического курса.
