От Ленина до Путина. Россия на Ближнем и Среднем Востоке - страница 94
Автор. МИД соотносился с ЦК как часть системы Совета министров?
Ю.Н. Черняков. Отнюдь нет. МИД стоял особняком. Конечно, еще с ленинских времен внешнюю политику определяли в ЦК, точнее, генеральный секретарь или, точнее, аппарат при нем, особенно при Сталине. Особых противоречий быть не могло. При Хрущеве позиция МИДа в первые годы, когда министром стал Громыко, была слабее, чем международного отдела ЦК. Но он, Громыко, заметил, что взаимоотношения между Брежневым и Косыгиным были плохие, и взял сторону босса, то есть Брежнева; после 1964 года стал целиком ориентироваться на него. До такой степени, что если по звонку Косыгина кто-то из начальников отделов осмеливался какой-то документ передать Председателю Совета министров мимо Громыко, то буквально терял свою работу: Громыко с ним расправлялся. Все это быстро заметили. На встречах с иностранцами не раз были споры, очень тяжелые, в их присутствии. Например, однажды президент Сирии Асад потребовал в грубой форме поставок современных советских самолетов, ссылаясь на то, что американцы поставили подобные самолеты Израилю. В его присутствии наши стали спорить. Чтобы снять напряженность, переговоры были прерваны. Разошлись по отдельным комнатам. Косыгин в резкой форме говорил, что сирийцы — неблагодарные люди, мы им строим плотину, даем колоссальную помощь, а они требуют еще. Надо им отказать. Громыко тут же занял противоположную позицию и заявил, что мы не должны «отдавать Сирию американцам». Нашли какой-то компромиссный вариант.
Автор. Для подготовки решений политбюро, определявших политику на Ближнем Востоке, какое из ведомств — ЦК, МИД, КГБ, военные — было самым влиятельным?
Ю.Н. Черняков. По-разному. Но в целом наименее влиятельным был МИД.
Автор. До того, как Громыко стал членом политбюро?
Ю.Н. Черняков. Я думаю, что и после этого влияние министра обороны Гречко было относительно больше.
А вот что говорит об этом сын покойного министра Ан. А. Громыко.
Ан. А. Громыко. Не мне объяснять, насколько сильно во внешней политике присутствовал в прошлый период идеологический фактор. В то время мы даже избегали употреблять в научном анализе, не говоря о политических выступлениях, выражение «национальные интересы» Советского Союза. Но МИД в силу специфики своей работы в наибольшей степени все-таки отражал национальные интересы в нашей внешней политике, в том числе и на Ближнем и Среднем Востоке. А международный отдел ЦК тоже в силу специфики своей работы больше руководствовался идеологическим фактором. Очевидно, в ходе принятия решений в те времена происходила борьба двух тенденций. Это вызывало между ЦК и МИДом определенные трения. Я бы так сказал: в отношениях между руководством МИДа и руководством международного отдела ЦК, то есть между Андреем Андреевичем и Пономаревым ни теплоты, ни близости не было. С Андроповым такого не было. Я могу точно сказать, что, в отличие от формальных отношений с Пономаревым и особенно прохладных отношений с Сусловым, у Андрея Андреевича были по-настоящему теплые, дружеские отношения с Юрием Владимировичем Андроповым. Насколько я понимаю, МИД и КГБ — это были две руки государства, их действия как раз менее всего были подвержены идеологическому воздействию.
Картина отношений между ведомствами выглядела отнюдь не радужной и при взгляде на нее со стороны военных.
Автор. Как выглядели отношения в деле определения ближневосточной политики в четырехугольнике ЦК — МИД — международный отдел — КГБ, с точки зрения военных?
Работник ГРУ. Во-первых, военные были нередко осторожнее и сдержаннее других…
Автор. Почему?
Работник ГРУ. МИД и КГБ могли советовать, рекомендовать, участвовать в выработке решений. международный отдел ЦК разводил идеологические словеса, а выполнять, действовать, особенно в кризисных ситуациях, то есть расплачиваться за все решения, должны были военные. Это во-первых. Мне известно, например, что начальник Генштаба Огарков — человек умный, компетентный — был против ввода наших войск в Афганистан. Во-вторых, всем было известно, что Громыко и Андропов были в очень хороших отношениях и действовали в тандеме. Их позиции усилились, когда они в 1973 году вошли вместе с Гречко в политбюро. Поэтому действовали вместе, влияли на Брежнева в обход и Косыгина, и международного отдела ЦК.
Автор. Но не Министерства обороны?
Работник ГРУ. Министерство обороны весило больше, чем они, но все зависело от конкретной проблемы.
Автор. Это подталкивало Косыгина к сотрудничеству с ЦК, в частности с Сусловым и Пономаревым?
Работник ГРУ. Насколько мне известно — нет. Он был сам по себе. Фигура одинокая и по-своему трагическая. Видимо, он понимал неурядицы и нашего положения вообще, и нашей ближневосточной политики в частности, но как человек в высшей степени осторожный предпочитал быть сдержанным. Он знал, что Россию надо спасать, но не знал как.
Автор. А Гречко?
Работник ГРУ. Он подходил к Ближнему Востоку чисто прагматически, по-военному. Поэтому был сторонником того, чтобы сосредоточиться всего на нескольких точках. Например, взять полностью Южный Йемен на содержание. С помощью этого ключа, считал он, для нас открываются и Красное море, и Индийский океан, и народу там немного — легче прокормить. Египтян он не любил. В целом изгнание наших военных из Египта оставило у военного командования тяжелое впечатление. Ведь военные считали, что находились там по приглашению, хотя и получили льготы. Военные неудачи египтян они воспринимали как удар по своей репутации… Кагэбисты, напротив, любили Египет. Там им было легко работать, шло много полезной информации и, соответственно, звезд на погоны и орденов. И они, честно говоря, предупреждали о том, что Садат решительно сменит курс.
