От Ленина до Путина. Россия на Ближнем и Среднем Востоке - страница 95
Автор. А как военные относились к Сирии?
Работник ГРУ. С опаской. Все время боялись, что сирийцы втянут нас в какие-то непредвиденные осложнения, за которые отдуваться придется именно им, военным.
Несколько иначе оценивают этот вопрос бывшие работники ЦК КПСС.
Работник ЦК. Разный подход ЦК и МИДа к проблемам Ближнего Востока складывался объективно. В этом смысле Пономарев прав. Даже тот факт, что цековские работники больше встречались и общались, например с палестинцами, были больше знакомы с их точкой зрения, накладывал отпечаток на их взгляд на события в регионе. Что касается мидовцев, то они поддерживали контакты и с израильтянами, и с палестинцами. Поэтому их подход был более сбалансированным. Или наши тесные связи с Туде и ориентировка на нее и на моджахедов. Нельзя быть холодным циником. В ЦК сложились симпатии к этим борцам. Когда было известно, что их там не только преследуют, но пытают, расстреливают, то трудно было глядеть на обмен дружественными посланиями между Хомейни и Горбачевым, Рафсанджани и Горбачевым, хотя и в МИДе, и в других ведомствах это воспринималось вполне естественно.
Автор. Но в этом ничего нового нет. Ведь так было и в отношениях и с шахом, и с иракскими баасистами.
Работник ЦК. Да, куда же деваться, и не только с шахом… Решения политбюро готовились как будто тщательно. Но отсутствие экономического мышления было настоящим бичом. Мы просто не знали реальных цифр, не знали общего объема нашей экономической помощи, какая доля в ней безвозмездна.
Автор. Можно ли сейчас признать, что ЦК проводил более идеологизированную политику и нес больше ответственности за просчеты и провалы?
Работник ЦК. Конечно, ЦК нес мессианскую идею и был более идеологизирован в своих связях, в своем отношении к международным делам. Но и у МИДа не хватало размаха, не было видения будущего. Болезнь МИДа — все сглаживать, округлять. Широкого кругозора не было. В определенных обстоятельствах ЦК оказывался более прагматичным. Например, в отношении к иранскому духовенству, которое клеймило СССР как «второго великого сатану». Стоял вопрос — или конфронтация, или уступки. И линия ЦК заключалась в том, что с духовенством спорить не надо.
Е.М. Русаков. Каждый кулик свое болото хвалит. Мне картина представляется несколько иной. Разумеется, речь идет не только и не столько о Ближнем и Среднем Востоке, а о советской внешней политике в целом.
Насколько я могу судить по опыту ряда непосредственных участников выработки позиции КГБ, в какой-то мере и себя самого, в 1970–1980 годах по многим внешнеполитическим вопросам, особенно касающимся ограничения гонки вооружений, «ястребиную» позицию занимало Министерство обороны, «голубиную» — МИД, а КГБ — «центристскую».
Я не могу согласиться с тезисом о том, что действовать, особенно в кризисных ситуациях, то есть расплачиваться за все решения, приходилось только военным. Разведчикам и дипломатам тоже приходилось действовать, причем не имея тех поистине огромных людских и технических средств, которыми обладали военные. Приведу только один пример: возможный военный конфликт в Польше в начале 80-х годов был предотвращен усилиями Ю.В. Андропова, с советской стороны, и В. Ярузельского, с польской.
В более широком плане напомню, что после Второй мировой войны до Афганистана, к счастью, непосредственно в военных конфликтах участвовали наши отдельные подразделения, крупные операции проводились редко (подавление путча в Венгрии в 1956 году, ввод войск в Чехословакию в 1968 году). В остальном (кроме, естественно, кубинского кризиса) это была очень важная, но мирная, «будничная» работа по поддержанию боеготовности на должном уровне: учения, маневры, штабная работа, освоение новой боевой техники и т. д. В то же время американцы к концу 1970-х годов уже участвовали в двух тяжелейших войнах: корейской (три года) и вьетнамской (более десяти лет).
Сдержанность и осторожность военные проявляли не слишком часто. Хотя ответственность за то, что на страну было возложено непосильное бремя гонки вооружений, помимо западных «ястребов», несло советское политическое руководство, военные оказывали на него сильное давление. Афганская беда — особый случай. Вполне возможно, что Н.С. Огарков, как опытнейший военачальник, выступал против афганской операции, но Министерство обороны представлял Д.Ф. Устинов, при котором роль военных резко возросла (а он еще был и руководителем оборонного комплекса со сталинских времен). Андропов вскоре осознал, что была совершена большая ошибка. Однако, на мой взгляд, быстро исправить ее уже было очень трудно, и у Андропова появилась возможность активно заняться поисками выхода из афганского тупика, когда он стал генсеком, но его уход из жизни сильно затормозил этот процесс, как и многое другое.
Насчет тандема Андропов — Громыко не знаю, хотя было известно, что председатель КГБ уважал своего бывшего шефа. Но, как свидетельствует Чазов, да и подтвердили дальнейшие события (считается, что Устинов сыграл большую роль в избрании Андропова генсеком), отношения между Андроповым и Устиновым были ближе.
Резкое ухудшение здоровья Брежнева в ноябре 1974 года после встречи с президентом США Дж. Фордом во Владивостоке сказалось не только на внешней (и внутренней) политике, но и на положении в верхушке страны. Возглавивший в 1982 году партию и страну Андропов, оперативно решая внешнеполитические вопросы, нередко обращался непосредственно к руководителям информационного и других подразделений разведки, минуя даже своего сподвижника начальника ПГУ В.А. Крючкова. Это касалось и проработки вопроса о переговорах с американцами относительно ракет средней дальности в Европе. О ситуации во внешней политике после прихода к власти К.У. Черненко и сказать-то особенно нечего: она двигалась по инерции, и впервые даже появилась возможность внешнеполитической «самодеятельности» для члена политбюро, каковая проявилась во время встреч М.С. Горбачева с М. Тэтчер в Лондоне в 1984 году, вызвавших, насколько я знаю, бурю негодования у «старцев» из политбюро (видимо, кроме Громыко).
