Сент-Ив (Пер. Чистяковой-Вэр) - страница 110

— Кстати, мисс Сюзанна, как называется этот корабль?

— «Леди Непин», я же замужем и у меня шесть человек детей.

— Поздравляю вас, сударыня! — Я поклонился и продолжал писать:

«„Леди Непин“. Корабль этот идет из Фальмута в»…

— Простите, но куда мы пойдем?

— К берегам штата Массачусетса, как мне кажется.

«…к берегам штата Массачусетса. Надеюсь, что оттуда я счастливо доберусь до Франции. Боюсь, что мне еще долго не придется получать от вас известий. Тем не менее, даже если вам нечего будет написать мне, кроме слов: „Я люблю вас, Анн“, напишите ихи вручите ваше письмо мистеру Робби, который передаст его мистеру Ромэну. Ромэн же, вероятно, найдет возможность переправить его в Париж, на улицу Фуар номер шестнадцать, на имя вдовы Жюпиль, для передачи капралу, хвалившему ее белое вино. Она вспомнит обо мне, да, по правде говоря, стоит напомнить о человеке, имевшем мужество хвалить ужасный напиток. Мне кажется, второго такого вина не найдется в целой Франции. Если к вам явится юноша по имени Роулей — полагайтесь на его верность, но не на его ум. Итак, лодка ждет письмо, яцелую имя „Флоры“ и остаюсь вашим пленником теперь и навек.

Анн».

Лодка ждала подле брига; кроме того, еще одно обстоятельство заставило меня поспешно кончить это письмо и наскоро запечатать его. Бриг медленно, еле заметно качался, и от этого движения у меня начала кружиться голова. Я выбежал из душной каюты на палубу, пожал руки моим товарищам и передал письмо Байфильду, попросив воздухоплавателя отправить его на почту. Когда катер отходил, Дэльмгой весело сшиб шляпу с Шипшэнкса в виде прощания. «По местам!», — скомандовал Колензо, и вскоре «Леди Непин» медленно двинулась с места. Я стоял подле борта, смотрел на удалявшийся катер и старался убедить себя в том, что свежий воздух принесет мне облегчение.

Капитан заметил, что я страдаю, и посоветовал мне лечь; когда я стал противоречить ему, он нежно взял меня за руку, точно своенравного ребенка, и отвел меня вниз, в одну из кают, в которую вели двери из красного дерева.

Даже когда прошли невыносимые двое суток и ко мне отчасти вернулся аппетит, я все еще чувствовал себя не очень хорошо. Женщины, бывшие на бриге, ухаживали за мной, кормили меня самыми легкими кушаньями. Мужчины при виде меня сочувственно кланялись мне. На «Леди Непин» царила абсолютная тишина, мрак таинственности окутывал все и всех, порождая во мне всевозможные странные предположения. Начать с того, что на бриге было восемь женщин (вещь необычайная для арматора), все дочери или жены сыновей капитана Колензо. Мужчин я насчитал двадцать три, и те из них, которые не назывались Колензо, носили фамилию Пенджелли. Большею частью эти моряки двигались так неловко, были до того желчны, что страшно походили на постоянных жителей твердой земли, недавно оторванных от плуга; однако их лица не слишком загрубели от полевых работ и жизни под открытым небом.

Весь экипаж, собираясь на корме, молился; по будням дважды в день, по воскресеньям — три раза. Если я скажу, что эти люди отдавались молитве с жаром, то употреблю слишком бледное и бесцветное выражение. Вначале обычно все шло довольно спокойно. Капитан читал какой-нибудь отрывок из Священного Писания, остальные чинно слушали. Затем, в особенности вечером, молящихся охватывал восторженный порыв, они с пламенной верой отвечали старику «аминь», доходили до экстаза. Через несколько минут члены молитвенного собрания разражались громкими изъявлениями благодарности Богу, ободряли друг друга, поощряли. То один, то другой из них взбирался на кафедру (на длинную девятифунтовую пушку) и принимался говорить о том, что пережила его душа; наконец голос оратора прерывался, слушатели со слезами увещевали его, кричали, даже подпрыгивали. Минут на десять корабль превращался в какой-то дом умалишенных, бедлам. Затем шум прекращался так же внезапно, как возникал. Старик распускал экипаж, все расходились с лицами еще более непроницаемыми, чем прежде, но еще хранившими следы подавленного волнения.

Прошло дней двенадцать. Мы обедали в большой каюте. Капитан сидел во главе стола и, по обыкновению, крошил свой бисквит с видом человека в полузабытье. Дверь отворилась, и мистер Рьюбен Колензо, старший сын и главный помощник капитана, просунул в дверную щель свою голову с серьезным лицом и объявил, что на расстоянии четырех миль показался парус. Я пошел на палубу вслед за капитаном. Нам навстречу шла шхуна. На двухмильном расстоянии я заметил, что на ней были английские цвета.

— Но этот флаг не сшит в Англии, — заметил капитан Колензо, смотревший в подзорную трубу. Его щеки, обыкновенно покрытые желтоватой старческой бледностью, загорелись слабым румянцем. Я заметил, что и весь экипаж также был взволнован, хотя и силился скрыть это; что касается меня, я готовился сыграть роль мишени в предстоящей схватке. Однако меня очень удивило, что капитан не велел ни приготовить кортики, ни выкатить бочки с порохом, словом, не сделал никаких распоряжений для того, чтобы вооружить своих людей и поставить их в боевую готовность. Большая часть экипажа собралась подле переднего люка, бросив пушки, которые утром так усердно приводились в порядок. Мы ни на йоту не ускорили нашего хода. Шхуна, в виде предостережения, дала залп.

Я не спускал глаз с капитана Колензо. Неужели он думал сдаваться без сопротивления? Старик, оставив подзорную трубу, взялся за рупор и ждал. Холодное подозрение шевельнулось во мне. Неужели капитан намеревался изменить своему знамени? Я взглянул наверх. На мачте развевался английский флаг. Я повернул голову и скорей почувствовал, нежели увидел, внезапно вспыхнувший яркий свет, меня оглушил гром залпа. Без сомнения, корабль-американец тоже заметил наш вызывающий флаг и решил, что мы намереваемся пойти на абордаж. Не знаю, мой ли взгляд пробудил капитана Колензо или хор пушек вернул ему сознание, но когда клубы дыма наполнили все пространство между мной и им, он бросил рупор и с исказившимся лицом кинулся к гакаборту. Предатель забыл спустить флаг!