Сент-Ив (Пер. Чистяковой-Вэр) - страница 84

— Моя навсегда? — проговорил я.

— Да, теперь и навсегда, — повторила она.

И если кто-либо из богов завидовал нам, он мог убедиться, что ему не удалось омрачить счастья смертных. Я стоял под целым потоком воды, лившемся с крыши из желоба; платье Флоры тоже вымокло не только от того, что я ее обнимал, но и от брызг, летевших на нее. Свечи оплыли и потухли; нас окружала тьма. Я почти ничего не видел, кроме блеска ее глаз. Ей я, вероятно, казался силуэтом, окруженным мглой дождя и брызгами водопада, лившегося на меня из старинного готического желоба над моей головой.

Наконец мы несколько успокоились. Когда улегся последний порыв бури, мы стали обсуждать наш дальнейший образ действий. Оказалось, что Флора знала мистера Робби, к которому мистер Ромэн дал мне такую хитрую рекомендацию. Флора даже была приглашена к нему вечером в понедельник. Она описала мне личность этого человека, что послужило доказательством ее проницательности и принесло мне значительную пользу впоследствии. По ее словам, Робби был страстным антикваром, в особенности же увлекался геральдикой. Это известие привело меня в восхищение: благодаря господину де Кулембергу, я обладал солидными познаниями в этой отрасли науки и был знаком со всеми гербами наиболее известных европейских родов. Слушая, как Флора говорила мне о мистере Робби, я твердо решил явиться к нему в понедельник, но, конечно, даже не заикнулся ей об этом.

Я отдал Флоре деньги; понятно, со мной были только бумаги. Передавая их, я сказал ей, что они — ее приданое.

— Недурное приданое для рядового, — сказал я, смеясь и просовывая руку с бумагами между прутьями решетки.

— Анн, где же мне хранить их, скажи? — спросила она. — Вдруг тетка найдет деньги? Что я ей отвечу?

— Носи их подле сердца.

— Значит, ты всегда будешь подле твоего богатства, — заметила она, — потому что ты всегда там.

Нам помешал забрезживший свет. Облака рассеялись. Кое-где виднелись звезды; взглянув на часы, я страшно удивился. Было около пяти часов утра.

ГЛАВА XXVII
Воскресенье

Мне следовало давно уйти из Суанстона. Но что я должен был делать дальше — это вопрос другого рода. Я с вечера дал Роулею инструкции, велев ему сказать миссис Мак-Ранкин, что я встретил приятеля и вернусь домой не ранее утра. Сама по себе выдумка казалась недурной, но мой страшно измокший вид составлял затруднение. До возвращения домой мне следовало найти какое-либо пристанище, где мое платье высушили бы и где я мог бы полежать в постели, пока оно будет сохнуть.

Судьба снова улыбнулась мне. Взойдя на вершину первого холма, я заметил слева от меня свет. Я подумал, что в домике с освещенными окнами есть больной, так как не был в состоянии придумать, что могло бы заставить людей держать зажженную лампу или свечи в такое позднее время и в таком глухом месте. Вскоре я услышал слабые звуки пения; по мере того, как я приближался к освещенному дому, они становились все громче и громче. Наконец я расслышал и слова, необычайно соответствовавшие раннему часу: «Пусть поет петух, пусть брезжит свет!» — раздавалось из освещенной комнаты. Голоса плохо соблюдали музыкальный ритм, звучали они не вполне верно, но с особенно глубоким выражением, и это уверило меня в том, что певцы, наверное доканчивали по крайней мере третью бутылку.

Дом, из которого неслось пение, стоял подле дороги; над его входом красовалась вывеска; при помощи света, лившегося из окон, я прочитал:

«ПРИЮТ ОХОТНИКОВ.

Александр Хендри. Портер.

Эль. Английский спирт.

Кровати».

Я постучался; пение смолкло. Изнутри послышался пьяный голос: «Кто там?»; я же ответил: «Честный путешественик».

Дверь открылась. Я очутился среди таких крупных малых, каких в жизнь свою не видывал. Все они были сильно пьяны и очень прилично одеты. Один из них, кажется, самый пьяный, держал в руке сальную свечу и обливал растопленным салом всех своих товарищей без разбора. При виде веселого общества я не мог удержаться от невольной улыбки, вспоминая ту тревогу, с которой я подходил к освещенному дому. Собутыльники с пьяным радушием встретили меня и благосклонно выслушали мою наскоро состряпанную сказку. Я сказал им, что шел из Пибльса и сбился с дороги. Толкаясь, члены веселого общества ввели меня в ту комнату, где происходил их пир. Я очутился в самом обыкновенном трактирном зале; в камине ярко горел огонь; на полу стояло множество пустых бутылок. Весельчаки объявили мне, что благодаря тому, что они меня впустили в трактир, я сделался временным членом «Клуба людей шести футов», атлетического общества, учрежденного зажиточной частью окрестной молодежи. Оказалось, что клуб этот нередко собирался в «Приюте охотников». Молодые люди рассказывали мне, что я попал на их ночное «заседание», которое продлится всю ночь; что весь день перед тем компания бродила по горам, но что к завтрашней церковной службе они успеют встать и в полном порядке соберутся в одной из сельских церквей, помнится, в Коллингвуде. Мне хотелось засмеяться при этом заявлении, но я нашел лучшим воздержаться, так как, хотя общество называлось клубом людей шести футов, но каждый из его членов превосходил эту меру роста. Смотря на гигантов снизу вверх и думая, что они станут делать дальше, я пережил прежние ощущения детства. Но шестифутовые молодцы были очень пьяны и вместе с тем очень добры. Хозяин трактира, слуги и служанки спали. Вследствие ли природной способности или приобретенной привычки, но они лежали в кухне и в чулане неподвижно, как египетские мумии, и только храпели, как волынки. Шум и гам, наполнявший весь дом, не тревожили их покоя. Шестифутовые молодые люди напали на хозяина и его слуг, так сказать, в самой их цитадели. Они считали койки и спящих, предлагали мне лечь с одним из слуг, предлагали заставить одну из служанок уступить мне койку, при этом спотыкались об стулья, падали, шумели так, что и мертвый мог бы проснуться. Прежний факелоносец, теперь держа уже две свечи, освещал картину, начиная сильно походить на человека, застигнутого снежным бураном. Наконец постель для меня нашлась; платье мое развесили в зале перед камином и мне милостиво позволили заснуть.