Сент-Ив (Пер. Чистяковой-Вэр) - страница 87
Как я и предвидел, едва зазвонили в колокола, — мистрис Мак-Ранкин явилась к нам, предлагая сопровождать ее в церковь. Я немедленно с полной готовностью поднялся с места и предложил ей руку. Мы двинулись в путь. Роулей следовал за нами. Я уже начал привыкать к опасности моего пребывания в Эдинбурге; мне даже было забавно снова очутиться в новой толпе молящихся. Однако следует заметить, что очень скоро мне стало скучно, так как доктор Грей говорил долго, а мистер Мак-Кроу оказался еще многоречивее своего собрата, и вдобавок его речь отличалась бессвязностью; когда проповедь священника (он нападал на все христианские церкви, в их числе и на мою) теряла тоническое свойство личного оскорбления, меня начинала одолевать дремота. Но я боролся из-за жизни и подбадривал Роулея уколами булавки, и не заснул до конца.
Печать благодати, осенившей меня, совершенно победила сердце Бесси; однако мне казалось, что ее симпатией руководили также и мирские соображения. Я полагал, что она не без удовольствия шла в церковь рука об руку с молодым, прекрасно одетым джентльменом и в сопровождении щеголя-слуги с кокардой на шляпе. Я видел это по тому, как она ввела нас в церковь, как указала нам те места в Библии, которые мы должны были читать, как она оглядывала молящихся, чтобы видеть, смотрят ли они на нее, когда она шепчет мне имя священника, передает мятные лепешки (которыми я в свою очередь угощал Роулея) и так далее. Роулей был хорошеньким мальчиком; извините, но я вынужден заметить, что и я тоже обладал довольно привлекательной наружностью, а когда мы старимся, то при виде красоты, грации, здоровья и изящества нам кажется, будто все кругом нас делается яснее и лучше. При этом в душе человека не возникает себялюбивых мыслей и желаний, не думает он также и о своих близких, а просто с улыбкой любуется привлекательными для него существами; вызывая же в своем воспоминании их образы, снова светло улыбается им. Или я совершенно неверно смотрю на женскую натуру, или мистрис Мак-Ранкин ощущала именно такое совершенно бескорыстное удовольствие в нашем обществе. Она была в церкви в сопровождении щеголеватого лакея; двое веселых красивых малых вносили в ее дом жизнь, веселье и вдобавок относились к ней почтительно и любезно, соглашаясь со всеми ее мнениями. Могло ли это быть ей неприятно?
Следовало поощрять подобные чувства нашей хозяйки. Идя домой из церкви (если только можно было назвать церковью это сборище), я старался увеличить сочувствие к себе моей квартирной хозяйки. Я взял ее в поверенные, то есть рассказал ей о моих любовных делах. Едва я упомянул, что чувствую влечение к молодой девушке, как она повернула ко мне свое страшно серьезное лицо и спросила:
— Она хорошая девушка?
Я ответил ей чистосердечными уверениями.
— К какой религии она принадлежит? — послышался неожиданный вопрос. Я смутился. Дыхание стеснилось в моей груди.
— Даю слово, сударыня, я никогда не спрашивал ее об этом, — ответил я. — Мне известно только, что она истинная, убежденная христианка, и с меня этого достаточно.
Мак-Ранкин вздохнула:
— О! Есть ли у нее достаточные основания считаться христианкой! Надо заметить, что во многих из наших сект есть хорошие основы, например, в секте Мак-Глашанитов, Мак-Милленитов и даже в господствующей церкви…
— Если дело на то пошло, то я скажу вам, что знал даже очень хороших папистов.
— Стыдитесь, мистер Дьюси! — вскрикнула она.
— Но я только…
— Не шутите серьезными вещами, — перебила меня она.
Однако она выслушала то, что я нашел нужным рассказать ей о нашей идиллии, и наслаждалась ей, как кошка наслаждается сливками, опуская в них свои усы. И такова экспансивность страсти! Я с наслаждением изливался перед этой женщиной с грудью, закованной в железную броню! Мое доверие породило между нами доверие: с этой минуты мы зажили по-семейному. Мне не было трудно уговорить миссис Мак-Ранкин согласиться председательствовать за нашим чайным столом. Конечно, никогда в мире не существовало такого плохо подобранного трио, как Роулей, миссис Мак-Ранкин и виконт Анн. Но я следую правилу апостола (с маленьким изменением): я стараюсь быть всем для всех женщин. Когда не угожу женщине — задушите меня моим же галстухом.
ГЛАВА XXVIII
Понедельник; вечер у адвоката
На следующее утро в половине девятого я позвонил в контору адвоката, находившуюся на Замковой улице. Мистер Робби сидел за деловым столом, окруженный множеством ярусов зеленых оловянных ящиков. Он встретил меня как старого друга.
— Ну, скорее, скорее к делу, — сказал он. — Дантист готов, и, мне кажется, я могу обещать, что операция не причинит вам особенной боли.
— Я далеко не так уверен в этом, мистер Робби, — возразил я, пожимая ему руку.
— Во всяком случае, вы не потеряете со мной много времени.
Мне пришлось рассказать адвокату, что я, точно бродяга, шел с двумя погонщиками вслед за их стадом, что я скрывался под вымышленным именем, что я убил или почти убил человека во время драки между пастухами и затем позволил посадить в тюрьму двух совершенно невинных людей, ничего не сделав, чтобы снять с них обвинение, от которого мог немедленно освободить их. Я сказал ему все сразу, чтобы как можно скорее покончить с наиболее тяжелой для меня стороной вопроса; Робби выслушал мой рассказ с серьезным видом, но на его лице не выразилось ни малейшего изумления.
— Теперь, сэр, — продолжал я, — я готов расплатиться за мой несчастный удар, но я был бы очень рад, если бы вы избавили меня от необходимости явиться в суд и скрыли от следователя мое настоящее имя. Я предпринял это неразумное странствование под чужой фамилией, и моя семья будет сильно огорчена, если до нее дойдут слухи о том, что я наделал. Однако если Фаа умер, я не допущу, чтобы погонщики пострадали из-за меня. В случае необходимости, вызовите меня в суд. Я явлюсь, чтобы защитить Сима и Кэндлиша. Сэр, я не желаю быть ни Дон-Кихотом, ни несправедливым человеком.
