Виктор Вавич - страница 213

- Видел кто-нибудь? Видел? Где это? Скорее!

- Никто, никто, - трясла головой Таня. Она говорила сухими губами. - Яего ждала у него. Прислуга ушла, он пришел. Никого не было.

- Наповал? - едва слышно спросил Ржевский.

Таня кивала головой, и вдруг Ржевский почувствовал, как мелкозадрожали Танины руки и дрожь, дрожь дергала все тело. Ржевский с силойприжал Таню и целовал в щеки, в глаза, в уши и сильней, сильней прижимал ксебе. В это мгновение позвонили с парадной.

- Ты больна! - толкнул на подушки Таню Ржевский и быстро вышел назвонок.

- Да, она дома, - слышала Таня голос отца, - понятно не отзывалась,она больна, а мы тут. Сейчас десяти, пожалуй, нет. Вы застанете, бегите кБергу, нате вам на извозчика.

Таня слышала, как пробежала одеваться горничная, как зашлепала изкухни старуха.

Как это папа сказал: "десяти, пожалуй, нет" - горячо думалось Танечке.

Теперь закрыть глаза - это старуха лоб щупает, "уксусу", говорит - ихотела заорать разрушительным визгом - вон!

- Да вы разденьте ее, бабушка. Я вам помогу.

- Папа, папа! - говорила Таня. И хорошо как он взял всю голову в своируки и гладит и похлопывает - как он все может. И Танечка боялась, чтобпапа на миг хоть выпустил голову.

Поздно ночью Ржевский заперся у себя в кабинете. Он быстро чистилбраунинг. В кассете не хватало патрона. Ржевский вставил новый. Смазал.Обтер. Кобура мятым портмонетиком оказалась на дне кармана. Ржевскийаккуратно вложил браунинг, защелкнул кобуру и сунул в карман брюк.

- Я к Андрушевичу! - крикнул хриплым, потускневшим отдачи голосомАндрей Степанович. И осторожно стукнул в дверь. Послушал. - Я кАндрушевичу, - тише сказал Андрей Степанович и отшагнул от двери - кажется,слышал: "Ну хорошо, хорошо".

"Разбудил, может быть, глупо". - Андрей Степанович вдруг первый разувидел свои руки, когда брал палку, перчатки - толстые пальцы - как ребята,дети какие-то. Милые и жалко их. И перчатки натянул грустно, бережно.

- Анна Григорьевна, тут записка, что ли, - говорила Дуня в двери, уж свечера запертые глухие двери Анны Григорьевны. - Письмо, сказать, вродедевушка приносила, - и Дуня стукала осторожно уголком крепенькогоконвертика по дверям.

Двери открылись. Анна Григорьевна в неубранных седых волосах, иполутьма от спущенных штор, и только розовым цветком светит лампадка вверхуугла. Дуня не знала, как смотреть в мутные напухшие глаза старухи.

- Записочка, - и Дуня опустила глаза, - передать просили.

Анна Григорьевна смотрела на Дуню, будто узнать что хотела, и мигала,не брала в руки конвертика, и Дуня держала за кончик, хотела уж повернутьназад, а барыня руку поднимает и как во сне берет в кулак - прямо,подумать, во сне, - и пошла в комнату, дверь так и оставила открывши.

Анна Григорьевна повернула выключатель, читала голубенький билетик ине могла понять.

"Админ. Вятку. Целую. В."

Дуня слушала у дверей. Бочком стояла на случай. "Ой, идет, кажется!Туфли зашлепали". - Дуня отступила большой шаг и вроде половичок поправить- нагнулась.

- Дуняша! Дуняшенька! - слышит - с плачем старуха говорит и не понять- умер кто или уж просто зашлась, и Дуня стала опасливо разгибаться, астаруха прямо с ходу, обеими руками на шею и плачет и ну целовать,целовать. - Дуняшенька, милая, ах, родная ты моя! И Варенька, у нейСашенька, - и прижимает, прямо, гляди, задушит.

Тычок

ПЕТР Саввич тычок получил, тычок при всех - это помощник начальникатычком повернул его, в плечо толкнул и повернул вправо, во! во! - кричит,-сюда! Сюда надо было посмотреть, - и все толкал впереди себя по коридору досамой проходной, - вот где списки повешены! Залил, кричит, глаза да и...

Петр Саввич чуть с обеда не ушел, вон вовсе, куда глаза глядят. Вотведь мерзавец эдакой, при всех-то зачем? При людях? Жди, чтоб за ухо взял!После дежурства с обиды, с холода этого - все ж волками глядят, замараться,что ли, боятся, разве вот подковырнуть чем! - и прислонил с обиды душу кводочке, и не выдала - теплотой изнутри затеплила, и мягко наслонился нанее с горькой слезой Петр Саввич.

Не было шести, и ноги сами принесли - да не ноги, а сами сапоги топалипо городу - все равно никуда ведь не придешь - и вот в парке.

"А пускай придут, почему не поговорить. Видать же, что из господ -политические. Да и за что им-то уж меня обижать", - думал Петр Саввич иходил неспешно по вечерним сырым дорожкам.

Петр Саввич сел на скамейку, где попустее. Смотрел, как последнеесолнце легло на дорожку, на лужицы - будто жмурится. А воробьи-то стараются- галдеж какой подняли. И томно глаза морились от солнца, и сидеть бы,ей-богу, так вот где-нибудь, и Петр Саввич обломил сзади прутик и сосалгорькую свежесть. Облокотился, отвалился, руки на спинку заправил, иворобьи в ушах, и сон стал покачивать голову.

Песок скрипит! Нет, баба какая-то с узлом, видно, стирать, что ли. Абаба-то тяжелая. Эх, Груня как-то? Не сказал ей, как прощалась, что выгналменя землемер-то. А то и сказал бы - куда ж ей ехать-то от подлеца-тосвоего? И вдруг горе и обида до слез замутили, зарябили в глазах. ПетрСаввич повернулся боком, скусил прутик, выплюнул на дорожку. И сил нет ужпоправить-то. Смотри, значит, хоть плачь, а смотри.

И вдруг сзади кто-то по плечу хлопнул. Петр Саввич обернулся, смотрелсердито - кто? Вчерашний, да-да, с бородкой. И Петр Саввич опасливозавертел головой.

- Ну ладно, старик, что пришел. Не бойсь, никого нет, ладно, что чисто