Сладкое зло - страница 112
Герлинда оказалась рослой женщиной лет тридцати с чем-то, с коротко остриженными гладкими соломенными волосами. Она выглядела аккуратной и ухоженной, но одно несомненно внушало тревогу. Все известные мне повелители и испы старательно поддерживали форму. А Герлинда — я не очень хорошо умею определять вес по внешнему виду, но на глаз в ней было фунтов триста с лишним.
Она держала руку у рта — писк явно вырвался оттуда без ее разрешения, — а в ее глазах застыла паника.
— Можешь ли ты показать нам, собравшимся здесь, как не надо себя вести, Герлинда, дочь Кобала? — спросил у нее Рахав тем же склизко-чешуйчатым, вызывающим омерзение, голосом. — Тебе нужен стимул? — Он вытащил из кармана сладкий батончик и насмешливо им помахал.
Герлинда оцепенела у себя на стуле с широко раскрытыми глазами, а повелители разразились хохотом.
— Валяй, тяжеловес, так держать! — выкрикнул с сильным британским акцентом повелитель, похожий на Фабио. Видимо, это был Астарот, отец двойняшек. Ужасно вульгарный.
Следующие несколько минут были полны заливистого смеха и непристойных замечаний от грубиянов-повелителей.
— Сама залезешь на сцену или тебя вкатить?
— У меня в кармане для тебя кое-что есть, порядок!
И так далее, и тому подобное.
За это время у меня сменилось несколько эмоций. Чистая радость по поводу того, что я спасена. Отвращение к тому, как они обходятся с этой женщиной. Ужас, что сейчас мне придется стать свидетелем чего-то чудовищного, — я не знала, что именно они планируют, и от этого было только хуже.
Один из повелителей швырнул что-то в Герлинду, и вот на нее уже градом посыпалась разнообразная нездоровая еда. Выпечка, конфеты, сырные шарики. Они запаслись всем этим заранее. Я посмотрела на столик отца. Вместе с ним сидела Иезабет, а также Мельхом и Алоцер, отцы Блейка и Копа. Все четверо наблюдали за происходящим со скучающим видом, как будто участвовать в представлении было ниже их достоинства. Но злобные повелители по соседству с ними и не думали о самоуважении.
Это было избиение едой, и по щекам Герлинды катились слезы. Несчастная женщина не пыталась ни уклониться, ни заслониться, а мое сердце разрывалось от жалости к ней. Одновременно я спрашивала себя, единственный ли она повод для сегодняшнего форума или расправа с ней — лишь прелюдия к главному спектаклю.
Тут за одним из столиков поднялся высокий худощавый мужчина с ледяными глазами и светлыми волосами. Тыча в Герлинду пальцем, он крикнул по-немецки:
— Gerlinda! Beweg dich auf diese Bühne, los jetzt! — и показал на сцену. Это, очевидно, был Кобал, отец Герлинды. Его щеки пылали от гнева. Герлинда покачала головой и не двинулась с места. Тогда Кобал отбросил свой стул, опрокинув его, и стремительно и уверенно направился к дочери. Подошел, грубо схватил ее за плечо, рывком поднял на ноги и начал толкать в сторону сцены. Она вскрикнула, а повелители подбадривали Кобала веселыми возгласами.
Невозможно было на это смотреть. Все внутри меня сжалось в тугой твердый шар и восставало против творящейся несправедливости. Сколько раз в истории негодяи грубо и бесчеловечно обращались с ни в чем не повинными людьми, а свидетели этого ничего не делали? Могла ли я стать таким свидетелем? Хотелось крепко закрыть глаза и заткнуть уши, но даже если бы у меня не осталось ни зрения, ни слуха, я бы все равно знала, что совершается чудовищная жестокость.
Вряд ли у Герлинды был хоть кто-то, кто бы ее любил и подбадривал. А еда не наркотики, от нее нельзя воздерживаться полностью. Все мы должны есть. Удавался ли бы мне самоконтроль, если бы моим грехом было чревоугодие? Я не могла себе вообразить, что принимаю небольшую дозу наркотика и останавливаюсь. Для меня это было устроено по принципу «всё или ничего».
Доставив дочь на сцену, Кобал прошел к своему столику; по дороге «братья»-повелители хлопали его по спине и хвалили за умение обращаться с людьми.
Теперь Герлинда стояла на сцене и тихо всхлипывала.
Рахав с издевкой сказал ей:
— Хватит тут нюни распускать. Твой отец проявил достаточно заботы о тебе. Он уже много лет назад тебя предупредил, дошел даже до того, что обратился к медикам. Тебе же и операцию делали, так?
Герлинда кивнула и испустила душераздирающий сдавленный крик, который, похоже, изо всех сил сдерживала, пока он не вырвался. Я сжала зубы и несколько раз сглотнула и поморгала — глаза щипало.
— Так в чем тогда проблема? — Рахав перешел на крик. Его французский акцент усилился настолько, что стало трудно разбирать слова, а из губ у него вылетали брызги слюны. — Ты даешь своему аппетиту слишком много воли, он заставляет тебя изменять нашему делу. Неумеренность — это для людей. Не для испов. Вашему племени не положено искать радости и утешения! Вы ничто!
Рахав слегка кивнул Фарзуфу, и тот взял в руки маленький круглый столик, стоявший возле сцены. На столике было три тарелки, на каждой — варианты еды: кусок шоколадного торта, гамбургер, ломоть лимонного пирога с безе. Фарзуф поставил столик перед Герлиндой, сошел со сцены и сел на свое место. Соседи шумно его приветствовали.
— Так как ты всю жизнь обжиралась, мы даруем тебе милость и позволяем уйти из этой жизни с помощью пищи. Тебе повезло, испа, у тебя есть выбор. Две из трех вкусностей отравлены смертельными ядами. Один яд убьет тебя быстро. Другой обещает боли, рвоту, кровотечения, и ты будешь мучиться, пока у тебя не окажутся разъедены все внутренности. — Рахав помедлил, давая всем время, чтобы усвоить зловещий смысл сказанного. — В еде на третьей тарелке яда нет вовсе. Если ты выберешь еду, которая не отравлена, то получишь еще год на исправление.
