Асина память. Рассказы из российской глубинки (Духовная проза) - 2015 - страница 40
Бабка сама не видела происшествия и рассказывала с чужих слов. Закончив вспашку, тракторист начал разворачиваться, а хозяин участка в это время разбивал лопатой комья земли, да, видно, замешкался и оказался задетым лемехом. После удара он смог подняться, посидел некоторое время на земле, отказавшись от вызова врача, и без посторонней помощи отправился домой. День перемогался, отлеживался, а к вечеру ему сделалось совсем худо. Когда пострадавшего отвезли в районную больницу, доктор сказал, что уже слишком поздно. Если бы привезли сразу, может, и удалось бы спасти, а так наступило внутреннее кровоизлияние. Человек умер.
Покойному только недавно исполнилось тридцать лет, и, по словам бабки Тоси, был он человеком мягким, очень хозяйственным и «слегка не в себе» — смирным, неругливым, совсем не принимал водки, не искал жену. Так и жил бобылем со старухой-матерью. Кем же он был, этот безропотно умерший человек? Может быть, тайным философом и богословом, в домашних трудах созерцавшим порядок Божьего мира и снискавшим бесценное сокровище смирения и покоя? Иначе как объяснить его кроткий отказ от помощи и уход в незлобивом молчании?
Кстати, у старой матери это был меньший, последний сын из трех. Первый, горький пьяница, отравился «паленой водкой», среднего зашибло шпалой при погрузке несколько лет назад...
* * *
Недавно я ездил в деревню Милославку, расположенную за Центральным поселком, причащать умиравшую старушку. На обратном пути зашел к добрейшей Галине-слепой отобедать и уже от нее направился на полустанок к четырехчасовой электричке.
В ожидании поезда я присел на скамейку рядом со станционным домиком. За пыльным оконцем едва проглядывался стол и три пары рук игроков в карты. Домишко основательно врос в землю, и моя скамья оказалась почти на уровне их стола. Происходившее за окном напоминало фрагмент картины какого-то малозначимого караваджиста, на которой из-за потемневшего лака и сетки кракелюров невозможно разглядеть ничего, кроме рук и поверхности стола с разбросанной колодой карт.
Постепенно на платформе собирались немногочисленные пассажиры. Среди них я заметил дородную женщину средних лет в дорогом кожаном плаще, мальчика лет двенадцати, тоже одетого явно не по-деревенски, и высокого грузного старика в белой бумазейной фуражке, какие, судя по кинохронике и художественным фильмам, носило партийное и советское начальство в пятидесятых годах. Старик, видимо, провожал дочь и внука в Москву.
Наконец показалась электричка, по плавной дуге она огибала холмы и с ядовитым шипением сбрасывала скорость, но все равно тяжело и стремительно наплывала на полустанок, где мы стояли на узкой полоске асфальта. Вдруг большой белый пес, наверно увязавшийся провожать кого-то из отъезжающих, спрыгнул с края платформы на пути всего в двух десятках метров от состава. Слишком очевидна была опасность, и я не удержался, попытавшись свистом подозвать пса. Мальчик тоже засвистел вслед за мной, но пес, не обращая никакого внимания на поезд, прыгал по путям, задорно облаивая перронную публику. Когда, казалось, уже было не миновать несчастья, глупая псина, привлекшая к себе всеобщее внимание и вынудившая всех, забыв об осторожности, кричать и размахивать руками, каким-то чудом умудрилась отпрыгнуть на противоположные пути из-под самого носа локомотива.
Эта сценка невольно всплыла в памяти, когда сегодня меня пригласили отслужить панихиду перед закрытым гробом (покойника отпели накануне в Александрове). Среди собравшихся родственников я увидел мальчика, вместе со мной свистевшего собаке. Здесь же была и дородная женщина, не было лишь старика в фуражке. Можно было догадаться, что именно он лежал сейчас в заколоченном гробу.
Мальчику хотелось заплакать, но, считая себя слишком взрослым для этого, он лишь время от времени встряхивал головой и тер ладонями щеки.
Пенек и Алеша
Недавно случились «гуманитарные» крестины одного малыша. «Гуманитарные» — значит, бесплатные, на полном церковном коште, включая крест, свечи и иконочку. Десятка два детей в селе остаются некрещеными по той лишь причине, что родители последнюю копейку тратят на водку и обменивают на самогон социальную помощь из города: продукты, крупы, одежду, не жалея и детские вещи из гуманитарных посылок. Узнав об этом, я объявил бесплатное крещение всех детей, которых доставят в храм либо сами родители, либо церковные бабки.
Мать этого ребеночка, Алеши, сейчас в тюрьме, в Рыбинске. Отец его тоже отсидел недолго, потом какое-то время бродяжничал и наконец недавно вернулся, сильно побитый. Человек он, по словам моих старух, «нехороший».
Когда они так говорят: «нехороший человек», по- особому выделяя и подчеркивая звук «о», это означает именно то, что означает, но с особым духовным подтекстом. Не нравственным — здесь граница все-таки слишком зыбкая и размытая, но именно духовным, означающим наличие неисправимого душевного изъяна, области поражения, из которой сочится зло. Понаблюдав как следует, я стал с гораздо большим вниманием и уважением относиться к шкале народных оценок: «смирный», «слабый», «добрый», «дурной»... Все они характеризуют совершенно определенные человеческие типы, из которых и состоит немногочисленное сельское общество. Каждый занимает свою, вполне определенную нишу и оценивается по меркам, приложимым к данному именованию. Например, мужику «работящему» запить вполне простительно, потому что, запивая на неделю раз в полгода и «отходившись», он исправно и старательно, как вол, трудится на своем поприще. А другому снисхождение не оказывается, потому что он «болтун» или «непутевый»...
