Моби Дик, или Белый Кит - страница 205

– Вишни? Неплохо было бы, если бы мы очутились сейчас там, где они растут. Ох, Стабб, я надеюсь, моя бедная матушка успела получить хотя бы моё жалованье; если же нет, то теперь ей достанется лишь несколько медяков.

Почти все матросы, как они оторвались от своих разнообразных занятий, так и стояли теперь, праздно столпившись на носу и ещё держа в руках бесполезные молотки, обрезки досок, остроги и гарпуны. Все взоры, точно прикованные, устремлены были на кита, который мчался им навстречу, зловеще потрясая своей погибельной головой и посылая перед собой широкий полукруг разлетающейся пены. Расплата, скорое возмездие, извечная злоба были в его облике; наперекор всему, что бы ни попытался предпринять смертный человек, глухая белая стена его лба обрушилась с правого борта на нос корабля, так что задрожали и люди и мачты. Многие упали ничком на палубу. Головы гарпунёров вверху дёрнулись у них на бычьих шеях, будто выбитые клотики на мачтах. И все услышали, как хлынула в пробоину вода, точно горный поток по глубокому ущелью.

– Корабль! Катафалк!.. Второй катафалк! – воскликнул Ахав, стоя в своём вельботе, – и сколоченный только из американской древесины!

А кит нырнул под осевший корпус судна и проплыл вдоль содрогнувшегося киля; затем, развернувшись под водой, снова вылетел на поверхность, но уже с другой стороны, в отдалении, и, очутившись в нескольких ярдах от лодки Ахава, на какое-то время в неподвижности замер на волнах.

– Я отвращаю тело моё от солнца. Э-гей! Тэштиго! что же я не слышу, как стучит твой молоток? О вы, мои три непокорённые башни; ты, крепкий киль! корпус, не устоявший лишь под божьим ударом! ты, прочная палуба, и упрямый штурвал, и нос, устремлённый к Полюсу; о мой славный корабль, осиянный смертью! Неужели ты должен погибнуть, и погибнуть без меня? Неужели я лишён последнего капитанского утешения, доступного самым жалким неудачникам? О одинокая смерть в конце одинокой жизни! теперь я чувствую, что всё моё величие в моём глубочайшем страдании. Э-ге-гей! из дальней дали катитесь теперь сюда, вы, буйные валы моей минувшей жизни, и громоздитесь, перекрывая вздыбленный, пенный вал моей смерти! Прямо навстречу тебе плыву я, о всё сокрушающий, но не всё одолевающий кит; до последнего бьюсь я с тобой; из самой глубины преисподней наношу тебе удар; во имя ненависти изрыгаю я на тебя моё последнее дыхание. Пусть все гробы и все катафалки потонут в одном омуте! уже если ни один из них не достанется мне, пусть тогда я буду разорван на куски, всё ещё преследуя тебя, хоть и прикованный к тебе, о проклятый кит! Вот так бросаю я оружие!

Просвистел в воздухе гарпун; подбитый кит рванулся; линь побежал в жёлобе с воспламеняющей скоростью – и зацепился. Ахав наклонился, чтобы освободить его; он его освободил; но скользящая петля успела обвить его вокруг шеи; и беззвучно, как удавливают тетивой свою жертву турки в серале, его унесло из вельбота, прежде чем команда успела хватиться своего капитана. А мгновение спустя толстый огон на свободном конце линя вылетел из опустевшей кадки, сбил с ног одного гребца и, хлестнув по воде, исчез в бездонной пучине.

На секунду команда вельбота застыла в оцепенении; затем все обернулись. «Корабль! Великий боже, где корабль?» И вот сквозь мглистую, зловещую пелену они увидели вытянутый призрак судна, исчезающего, словно туманная фата-моргана; одни только мачты торчали ещё над водою; а на них, пригвождённые безумием, преданностью или же судьбою, всё ещё стояли дозором трое язычников гарпунёров. В это мгновение концентрические круги достигли последнего вельбота, и он, вместе со всей командой, с плавающими поблизости вёслами и рукоятками острог, со всем, что ни было на нём одушевлённого и неодушевлённого, закрутился, завертелся в огромной воронке, в которой скрылось до последней щепки всё, что было некогда «Пекодом».

Но когда волны уже заплескали, смыкаясь над головой индейца, стоявшего на грот-мачте, от которой виднелось теперь над водой только несколько дюймов вместе с длинным развевающимся флагом, что спокойно, словно в насмешку, колыхался в лад со смертоносными валами, едва не касаясь их, – в это мгновение в воздух поднялась краснокожая рука с молотком и размахнулась, ещё прочнее прибивая флаг к быстро погружающейся стеньге. Ястреб, который со злорадством провожал последний клотик вниз от самого его исконного жилища среди звёзд, клюя флаг и мешая Тэштиго, нечаянно просунул своё широкое трепещущее крыло между стеньгой и молотком; и в этот миг, словно почувствовав трепет воздуха над собой, с последним вздохом дикарь из-под воды крепко прижал молоток к стеньге; и птица небесная, с архангельским криком вытянув ввысь свой царственный клюв и запутавшись пленным телом во флаге Ахава, скрылась под водой вместе с его кораблём, что, подобно свергнутому Сатане, унёс с собой в преисподнюю вместо шлема живую частицу неба.

Птицы с криком закружились над зияющим жерлом водоворота; угрюмый белый бурун ударил в его крутые стены; потом воронка сгладилась; и вот уже бесконечный саван моря снова колыхался кругом, как и пять тысяч лет тому назад.

ЭПИЛОГ

И спасся только я один,

чтобы возвестить тебе.

Иов

ДРАМА СЫГРАНА. Почему же кто-то опять выходит к рампе? Потому что один человек всё-таки остался жив.

Случилось так, что после исчезновения парса я оказался тем, кому Судьбы предназначили занять место загребного в лодке Ахава; и я же был тем, кто, вылетев вместе с двумя другими гребцами из накренившегося вельбота, остался в воде за кормой. И вот когда я плавал поблизости, в виду последовавшей ужасной сцены, меня настигла уже ослабевшая всасывающая сила, исходившая оттуда, где затонул корабль, и медленно потащила к выравнивавшейся воронке. Когда я достиг её, она уже превратилась в пенный гладкий омут. И словно новый Иксион, я стал вращаться, описывая круг за кругом, которые всё ближе и ближе сходились к чёрному пузырьку на оси этого медленно кружащегося колеса. Наконец я очутился в самой центральной точке, и тут чёрный пузырёк вдруг лопнул; вместо него из глубины, освобождённый толчком спусковой пружины, со страшной силой вырвался благодаря своей большой плавучести спасательный буй, он же – гроб, перевернулся в воздухе и упал подле меня. И на этом гробе я целый день и целую ночь проплавал в открытом море, покачиваясь на лёгкой панихидной зыби. Акулы, не причиняя вреда, скользили мимо, словно у каждой на пасти болтался висячий замок; кровожадные морские ястребы парили, будто всунув клювы в ножны. На второй день вдали показался парус, стал расти, приближаться, и наконец меня подобрал чужой корабль. То была неутешная «Рахиль», которая, блуждая в поисках своих пропавших детей, нашла только ещё одного сироту.