Гравилёт 'Цесаревич' - страница 49
- Лиза...
- Молчи. Просто полежи на мне и помолчи, - она всхлипнула. - Господи, Саша, как с тобой хорошо...
Некоторое время я не шевелился, лишь руку оставив на ней.
Но она, кажется, уже успокаивалась. Глаза просохли. Уже не стесняясь, села; обхватив колени руками, уложила на них подбородок - мне были видны лишь лоб и сверкающие глаза. Она смотрела на меня неотрывно. Наверное, так смотрят на иконы.
- Я люблю тебя, - сказала она. - Я тебя обожаю, я жить без тебя не могу. Я так люблю тебя кормить, тебя смешить, с тобой разговаривать... Так люблю с тобой вместе ходить куда-нибудь, все равно куда. Так люблю... она запнулась, подыскивая слово, и выбрала самое, наверное, грубое и животное из тех, что могла произнести; наверное, она хотела подчеркнуть, что становится зверушкой и не стыдится этого, напротив, восхищается давать тебе, - и тут глаза у нее вновь стали влажными. - Я просто не знаю, что делать.
Я молчал.
- У нее будет ребенок, Саша.
Я заморгал. Вазомоторика будь она неладна; беда с нею у всех на свете цынов. Ошеломленно приподнялся на руке, а потом спросил, как дурак:
- От меня?
Секунду она еще смотрела, не меняясь в лице, а потом зашлась от смеха. И плакала, и хохотала, и не сразу смогла произнести:
- Саша... родненький... ну уж это ты спрашивай не у меня!
Я тоже сел. Теперь уже я начал стесняться; забаррикадировался одеялом. Мир вертелся зыбкой каруселью.
- Это она тебе сказала?
- Да.
- Когда?
- Сразу. Когда я догнала ее в первый день.
Я попытался собраться с мыслями. Долго. Но безуспешно.
- Как же ты там терпела...
- Потому что люблю тебя.
- Господи, горшок выносила...
Она упрямо встряхнула головой.
- Потому что люблю тебя.
- Почему же ты мне сразу не сказала?
- Потому что - люблю тебя!
Я провел ладонью по лицу. Словно хотел стереть залепившую глаза паутину. Но не смог.
- Ты нас не оставишь?
- Если вы не прогоните - ни в коем случае.
- А их?
Я помедлил.
- Если они не прогонят...
- Ни в коем случае, - договорила она за меня. - Скажи, а у тебя были еще женщины одновременно со мной?
- Лиза, ты уверена, что хочешь все это знать?
- Да, родной. Может, буду жалеть потом - но раз уж это начали надо... разгребать. У тебя было много женщин после того, как мы поженились.
- Много - это сколько?
- Десять! - храбро сказала она.
- Ну, ты мне льстишь...
- Пять.
- Две. То есть, без Станиславы две. С одной мы были очень недолго, восемь лет назад. Она быстро поняла, что я с тобой из-за нее не расстанусь, и ушла. Хотя, по-моему, не хотела, ей было очень больно. И я с ума сходил... знаешь, в основном от чего? От того, что делаю ей больно, и не могу не делать. Помнишь, я забился на дачу один и пил там три дня?
- Помню. Когда я позвонила, ты подошел... еле ворочая языком... я ужасно испугалась, хотела все бросить и ехать туда, но ты не велел... а уж на следующий вечер вернулся. Зелененький такой... Значит, это было из-за нее?
- Да.
- А через две недели мы первый раз поехали в Отузы. И ты был веселый, домашний, заботливый, гордый!
- Еще бы. Там было так хорошо. И я видел, что вам с Полькой хорошо и от того цвел вдвойне.
- А вторая? Кто от кого?..
- Она уехала на трехлетнюю стажировку в Бразилию. Она биолог, занимается экосистемами влажных тропических лесов. Мы переписываемся иногда, но как она теперь ко мне относится - не знаю.
- Ты по ней скучаешь?
- Знаешь, да. Как правило-то некогда, но иногда вдруг будто очнешься, и чего-то не хватает.
- А Стася была уже при ней?
- Нет. Разминулись больше чем на год.
- Во мне действительно чего-то не достает?
- Лиза, я тебя очень люблю.
- Я знаю, родненький. Неужели ты думаешь, если бы я этого не чувствовала, я стала бы вести этот разговор? Знаю. Но тут другое. Наверное, так бывает, так может быть - любишь, и в то же время постоянно переживаешь какую-то неудовлетворенность, недобор. То ли страстности не хватает, то ли уюта, то ли акцентированной на людях преданности...
- Нет. По-моему, нет.
- Значит, ты просто совсем не можешь, чтобы у тебя была только одна женщина?
- Ну как это не могу!
- Нет, ты не отвечай так с лету. Не тот разговор теперь. Ты сам спроси себя.
Я спросил.
- Теперь уже не знаю, - сказал я.
- А когда эта... тропическая, вернется?
- Весной должна.
- А если, например, она опять к тебе захочет?
Я не ответил. Не знал, что сказать. Никто ни к кому не может придти дважды.
Она смотрела на меня уже не как на икону. И не как на человека. И даже не как на подлеца. Впрочем, как на подлеца она на меня никогда не смотрела... не знаю. Так смотреть она могла бы на пришельца из другой галактики; но не на полномочного представителя братской могучей цивилизации, спускающегося по широкому трапу из недр фотонной ракеты, а на нелепое, не приспособленное к земным условиям желеобразное существо, которое, мирно и жалобно похрюкивая и попукивая, вдруг выползло бы, скажем, из-за унитаза - явно не агрессивное, но абсолютно неуместное и чужое.
- То есть, ты хочешь сказать, что по весне нас у тебя уже может скопиться трое?
Я молчал.
- Саша. Ты прекрасный, добрый, чуткий, страстный, смелый, умный... Ну, все хорошие слова, какие есть, я могу сказать о тебе, правда. Ничего нет удивительного, что время от времени ты увлекаешься какой-нибудь женщиной, или какая-нибудь женщина увлекается тобой. Но ведь... Саша... Ты ведь не можешь всем им быть мужем!
- Наверное, не могу, - сказал я. - Но попытаюсь.
Она резко отвернулась. Положила голову щекой на колени, затылком ко мне; занавесив бедро, свесился длинный, пушистый хвост распущенных светлых волос.
