Почти семейный детектив - страница 52
Ганна невольно прыснула.
— И как ты это запоминаешь? И главное — зачем?
— Само запоминается. И интересно, что все эти бездари агрессивны до невозможности. Их хлебом не корми, дай объединиться в какой-нибудь союз, в названии которого есть производное от слова «писатель». И там, под защитой корочек, которые придают им легитимность, они обсасывают до бесконечности жвачку своей гениальности, громят все прогрессивное и современное, ненавидят более талантливых, гуртом оскорбляют более успешных. Тьфу, пакость…
— Успех — не мерило литературного таланта, — заметила Ганна.
— Ошибаешься. Успех — главное мерило любого таланта. И я не коммерческий успех имею в виду, заметь. Ты же знаешь, «Ирбис» издает не только то, что разойдется большим тиражом и принесет деньги. Хотя деньги никто не отменял, и на самом деле графоманы тянутся именно к ним. К деньгам и славе. Славе и деньгам. Я финансирую за свой счет огромное количество проектов, которые никогда не окупятся, но я это делаю для людей действительно талантливых, штучных, которые сами по себе, несомненно, явление в литературе. И подобное признание — это тоже успех. А если человек пишет в стол, но при этом поносит всех, кто преуспел, это показатель ничтожности.
— Ты знаешь, у нас в городе тоже есть писательская ячейка, — задумчиво сказала Ганна. — Я к ним никогда не хожу, хотя они по первости и звали. Мне неинтересно это, да и некогда. Я пишу, потому что мне нравится придумывать своих героев, жить их жизнью. Иногда они рулят мной, а не я ими, правда. Так вот как-то я похвалила в социальной сети один журналистский материал, который в нашей областной газете «Курьер» напечатали. Хороший был материал, про людей. Яркий, образный, с прекрасными фотографиями. Я его прочитала и словно на месте побывала, своими глазами все увидела. Ну и похвалила, написала автору, спасибо, вкусный у вас рассказ получился. А один из местных писателей по-менторски так поинтересовался, с превосходством: «А вы что, рассказы едите»?
— А ты? — Галицкий прищурился, зная острый язык Ганны. Он был уверен, что ответила она достойно.
— А что я? Написала в ответ: «Хорошие — проглатываю, скучные — жую, непонравившиеся — выплевываю. Классными — упиваюсь. Гнусные — не перевариваю. Вкусные — катаю на языке. Штучные — смакую».
— Отстал?
— Сразу.
— Так вот, возвращаясь к твоему вопросу, Вольдемар Краевский был плохим писателем и плохим человеком. Я перед тем, как поехать на ту проклятую встречу, потусовался на их страничке, почитал его отзывы про других. Дерьмо он был, а не человек.
Ганна притихла, вспоминая маленького Вальку, отрывающего одно крыло бабочкам и ноги кузнечикам, таскающего яблоки из их сада, хотя в саду мадам Щукиной яблок и своих было навалом. Вспомнилось еще, как Валька запер в уличном туалете маленького Павлика, внука другой соседки, жившей через дорогу, и пугал его большим пауком, живущим под потолком. А Павлик ревел отчаянно и безысходно, пока прибежавшая Ганна не выпустила его, накостыляв Вальке по шее. Нет, верно говорят, что люди с возрастом не меняются. В кого что заложено от природы, то и разворачивается во всю ширь. Ни убавить, ни прибавить.
Впрочем, довольно быстро ей стало не до философских рассуждений. Ночное безумство повторилось, и было оно не таким быстрым и стремительным, зато более ровным и чувственным. Галоп сменился неспешным шагом, и это было прекрасно, впрочем, так же, как и вчерашняя скачка.
Ганна совершенно утратила чувство времени. Ей казалось, что с того момента, как ушел Гарик, такой лишний и такой ненужный, прошло уже несколько дней, а счастье и сладкая нега, в которой она купалась, все не кончались и не кончались.
— Как так получается, что ты — единственный человек, который заставляет меня забыть о работе? — От этого вопроса Галицкого она очнулась и посмотрела на часы. Ну надо же, они провели наедине всего полчаса, а казалось, что целую жизнь.
— Надо вставать? — с унынием в голосе спросила Ганна и покраснела от неприличности своего вопроса.
— Надо, — развеселился Илья, видя ее смущение. — Но я тебе обещаю, что как только мы приедем в Москву, я запру тебя в своей квартире и не выпущу из койки несколько суток.
— М-м-м, прекрасная перспектива, — Ганна облизнулась, как кошка, и вытянулась на смятых простынях.
— Если ты немедленно не прекратишь, то мы никогда не выйдем из номера, — не на шутку рассердился Галицкий. — Чертова женщина, бегом в душ и одевайся. Господи, какая жалость, что в России не носят чадру. Хотя ты бы и в чадре меня отвлекала.
— Да-да, у меня уникальные бедра, я помню. А с учетом того, что я теперь рожавшая женщина и на десять лет старше, то ты должен вообще сходить от них с ума.
Он швырнул в нее подушку, Ганна вскочила с кровати и, хохоча, скрылась в ванной комнате. Господи, и как она столько времени обходилась без этого мужчины, а главное — зачем?
Когда она, полностью одетая, причесанная и накрашенная, вышла из ванной, кровать была аккуратно заправлена, остатки завтрака исчезли со стола, видимо, унесенные вызванным официантом, а сам Галицкий, строгий, деловитый и полностью собранный, стоял у окна и просматривал какие-то документы.
— Если все получится сделать быстро, то ближе к вечеру поедим и поедем, пожалуй, домой. Несмотря на то что вроде бы все проясняется, мне как-то неспокойно, и это мне не нравится. Тревожность не в моей натуре.
— Зато в моей натуре она является основным качеством, а я ни о чем не беспокоюсь и ничего не боюсь. Наверное, оттого что я с тобой, — радостно сказала Ганна. — Ну что, поехали к этому неприятному Дзеткевичу? Интересно, Гарик еще не сделал из него отбивную?
