Том 3. Поэмы 1905-1922 - страница 48

Часами золотыми через третьих лиц.
Откуда и зачем, не знаю. Но это был живой сквозняк часов.
Она вела веселую и щедрую торговлю.
Но он, Нерон голубоглазый,
Утонченною пыткой глаз голубых и блеском синих глаз
Казнивший старый мир, мучитель на допросе
Почтенных толстых горожан,
Ведь он же на кресте висел чеки!
И кудри золотые рассыпал
С большого лба на землю.
Ведь он сошел на землю!
Вмешался в ее грязи,
На белом небе не сиял!
Как мальчик чистенький, любимец папы,
Смотреть пожар России он утро каждое ходил,
Смотреть на мир пылающий и уходящий в нет:
«Мы старый мир до основанья, а затем…»
Смотреть на древнюю Москву, ее дворцы, торговли замки,
Зажженные сегодняшним законом.
Он вновь – знакомый всем мясокрылый Спаситель,
Мясо красивое давший духовным гвоздям,
В сукне казенного образца, в зеленом френче и обмотках, надсмешливый.
А после бросает престол пробитых гвоздями рук,
Чтоб в белой простыне с каймой багровой,
Как римский царь, увенчанный цветами, со струнами в руке,
Смотреть на пылающий Рим.
Два голубых жестоких глаза
Наклонились к тебе, Россия, как цветку, наслаждаясь
Запахом гари и дыма, багровыми струями пожара
России бар и помещиков, купцов.
Он любит выйти на улицы пылающего мира
И сказать: «Хорошо».


В подвале за щитами решетки
Жили чеки усталые питомцы.
Оттуда гнал прочь прохожих часовой,
За броневым щитом усевшись.
И к одному окну в урочный час
Каждый день собачка белая и в черных пятнах
Скулить и выть приходила к господину,
Чтоб лаять жалобно у окон мрачного подвала.
Мы оба шли.
Она стояла здесь, закинув ухо,
Подняв лапку, на трех ногах,
И тревожно и страстно глядела в окно и лаяла тихо.
Господин в подвале темном был.
Тот город славился именем Саенки.
Про него рассказывали, что он говорил,
Что из всех яблок он любит только глазные.
«И заказные», – добавлял, улыбаясь в усы.
Дом чеки стоял на высоком утесе из глины
На берегу глубокого оврага
И задними окнами повернут к обрыву.
Оттуда не доносилось стонов.
Мертвых выбрасывали из окон в обрыв.
Китайцы у готовых могил хоронили их.
Ямы с нечистотами были нередко гробом,
Гвоздь под ногтем – украшением мужчин.
Замок чеки был в глухом конце
Большой улицы на окраине города,
И мрачная слава окружала его. Замок смерти,
Стоявший в конце улицы с красивым именем писателя,
К нему было применимо: молчание о нем сильнее слов.
«Как вам нравится Саенко?» –
Беспечно открыв голубые глаза,
Спросил председатель чеки.

1921

«И вот зеленое ущелие Зоргама…»

И вот зеленое ущелие Зоргама…
Ханночка, как бабочка, опустилась,
Присела на циновку и
Водит указкой по учебнику.
Огромные слезы катятся
Из скорбных больших глаз. Это горе.
Слабая скорбная улыбка кривит губы.
Первое детское горе. Она спрятала
Книжку, чтобы пропустить урок,
Но большие люди отыскали ее и принесли.
Зеленые темные горы, на них курится
Свайный храм облаков
Белой кровлей и стройными столбами.
Вечно озабоченным шумом летит по ущелью река.
Море, великое море,
Точно великое зеркало, передо мной,
И над ним большая голова
Матери и родных.
Смешливые проказливые мальчики
Толкают друг друга и знаками
Настойчиво советуют надать своим товарищам пощечин.
Подобны тяжелым черным камням,
Громадны нависающие глаза ее
И нежно змеится на губах
Скорбная улыбка.
Белый ситцевый наряд.
Как бесчисленные белые
Глаза, смотрели сверху
Листья белого ствола.
Я спал под белым деревом.
Убогая зелень земли.
– Айн дам драм дам, – пела
Цыганка смуглая, плясала.
И пляшущая и темная,
Лохмотья синие и черные,
Ведро на голове,
Курчавой дикими волосами Армавира,
Рука упруго упиралась в бок,
Другая протянута.
И всю дорогу по степи ты пела и плясала.
– Туса-туса-туса
Мэн да-да ца-цо.
И без ожерелий ожирелые,
Тучные, смугло-грязные,
Серые, гордые
Тем, что они не из табора,–
Вы их помните? –
Около вещих вод
Пять сестер.
Советский муж с лысой бородкой
Сосал глазами пляску
Едущих в Персию.
За ними! за ними!
Но через камни городского быта
Бьется горный ключ
Смуглых предков.
– Дервиш, урус дервиш,–
Поют они.
– Товарищ, товарищ! гуль-мулла! –
Теребят чернобровые мальчики.
Потом затихают и вдруг молчаливо
Смотрят на горы, и русская
Грусть у них в глазах.
Дикие, похожие на коз,
Девушки пересыпают зерно
Плова. Старая ханыиа, одетая
В рубища, выходит из двери.
Я хотел потрясти желтой гривой,
Скомканной бородой, броситься с гор
И увлечь потоком дикой жизни и смеха
Население этих гор.


Более пения и топота
Ног у водопадов!
Мы идем в населенные людьми звуки.
Город из бревен звука,
Город из камней звука,
Туда веду я вас.
В город звучной пищи,
В город звукоедов идемте,
Где бревна из звука,
Бревна из хохота
И улица пения.
Что ты смотришь на меня,
Государство, <населенное> людьми жилого звука,
Этими важными глазами своими?
Довольно праздно брянчать
По струнам рукой,
Довольно жадным слухом

Первая  Назад 

48/96

Вперед  Последняя