Руины стреляют в упор - страница 101
— Давай засыплем снегом!
Когда над зондерфюрером вырос порядочный сугроб, хлопцы заторопились каждый в свою сторону. Гвида тоже покинул свой пост и пошел домой.
В тот же день, захватив с собой документы зондерфюрера, Толик направился в партизанский отряд. Вернулся он в город только через полмесяца, в начале 1943 года. Комиссар отряда Никита Турков послал его к Рудзянке с приказом сжечь войлочную фабрику. Для этой цели Толик принес с собой гри термитные шашки. Кроме того, Турков потребовал от Рудзянки регулярно передавать сведения о движении поездов через Минск.
От новых приказов Туркова Рудзянко уклонялся как мог. И выполнять не хотелось, и не выполнять нельзя. Это была та сторона его деятельности, которую он старательно скрывал от своих хозяев. Если бы фашисты дознались о его связях с партизанами, которые он утаивал, — не миновать бы ему виселицы, несмотря ни на какие заслуги перед гитлеровцами. Но и отказаться от помощи партизанам — значило подставить себя под пулю или нож подпольщика. Какая смерть лучше?
Разгром подпольного горкома не освободил предателя от этого вопроса. Нужно было по-прежнему извиваться змеей, служить обеим сторонам, которые для него были одинаково страшными.
Оставим на время тех, кто остался на свободе, и посмотрим, что же происходило в тюрьме и СД.
В большом зале бывшего здания института народного хозяйства неподвижно стоял лицом к стене Ковалев. Шагах в пяти-шести от него — Шугаев и Богданов. А перед глазами — серая, в грязных подтеках стена. От слабости кружилась голова.
Страшно было думать, что попали они в СД потому, что изменил один из подпольщиков — Суслик. Знали они его как активного и честного работника, но мало кому было известно, что он слишком уж любил чарку. Правда, на глаза своим товарищам по подполью пьяным Суслик не попадался. Однако при случае он мог нализаться так, что еле ноги держали.
Подпольщики не учитывали этой слабости Суслика и поручали ему ответственные дела. Он многое знал, что следовало знать только очень надежным людям.
Накануне ареста Суслик вернулся с берега озера Палик, из партизанской бригады, куда он носил очень ценные сведения о враге, добытые подпольщиками. В отряде ждали очередную группу военнопленных. Обо всем этом Суслик при встрече сообщил Ковалеву и Шугаеву. Все трое договорились на другой день встретиться у Богданова и обсудить детали отправки людей в лес.
После этого Суслик зашел в закусочную и так напился, что даже начал целоваться с агентом шуцполиции. Расчувствовавшись, он по секрету признался шпику, что он и есть тот самый подпольщик, за голову которого фашисты обещают дорогую плату. Из закусочной Суслика сразу потащили в шуцполицию, а оттуда в СД.
Били его недолго. Уже через каких-нибудь полчаса, раскисший, растирая окровавленное лицо, он начал называть имена членов комитета, активистов-подпольщиков и явочные квартиры. Тут же он выдал и Ковалева, его клички, сказал, где можно найти секретаря горкома.
Это был самый тяжелый удар по горкому.
Суслика под страхом смерти принудили водить гестаповцев по городу, показывать подпольщиков и их явки.
В день ареста Ковалев вместе с Шугаевым и Богдановым обходили явочные квартиры, чтобы предупредить подпольщиков о провале. Одновременно готовили отправку большой группы минчан в партизаны. Проголодавшись, они решили зайти к Богданову позавтракать. Домик, огороженный штакетником, стоял на Комаровке. Два окна выходили на улицу, одно — во двор. На окнах — занавески. По договоренности, в случае опасности отец Богданова должен выйти во двор и рубить дрова. На этот раз во дворе никого не было, и хозяин пригласил Ковалева и Шугаева в дом.
На скамейке возле стола они увидели Суслика. Он сидел, понуро опустив голову. С обеих сторон скамейки стояли незнакомые в штатской одежде. Как только подпольщики переступили порог, сзади у них раздался приказ:
— Ни с места! Руки вверх!
Пришлось поднять руки. Те, что стояли рядом с Сусликом, подбежали и начали старательно обшаривать арестованных. Вытащили из карманов все, что там было. О побеге или сопротивлении нечего было и думать. Суслик сидел молча, опустив глаза.
— Кто такие? — обратился к нему гестаповец, показывая на арестованных.
— Ковалев, Шугаев, Богданов...
— Негодяй! — вырвалось у Ковалева. — Слизняк! Гнусный слизняк!
— Подожди, и ты слизняком станешь... — будто в оправдание отозвался Суслик.
Арестованных заковали в кандалы и повели. На перекрестке их ждали гестаповские машины.
Вот так и очутились они в лапах СД, в этих мрачных и сырых комнатах, на стенах которых виднелись пятна человеческой крови.
Нестерпимая обида обжигала сердце. Как это они раньше не разглядели Суслика, не разгадали его трусливую, мелкую душонку? И какие же они были доверчивые... Во всех совещаниях комитета участвовал этот слабовольный человек... Всех ли он выдал? Может, кто-нибудь еще остался на свободе, чтобы продолжать партийное дело?
Пока не выяснится вся картина предательства, Ковалев решил ничего не признавать, от всего отказываться. Не торопились и гестаповцы. Они надеялись такой же легкой ценой добыть показания и от Ковалева. И он, страдая от бессилия, стоял возле холодной стены. За спиной менялись постовые. Стучала пишущая машинка. Ковалев временами видел, как через зал, подняв воротники, надвинув на глаза шляпы или шапки, шмыгали какие-то типы. Гестаповцы подготовили из числа предателей и разных преступников свору своих шпиков. Предатели Родины, для которых не существовало ничего святого, кроме денег, преданно служили своим хозяевам, за ничтожные марки продавая честных людей. Когда такой негодяй пробегал мимо, на душе становилось еще более горько.
