Страницы Миллбурнского клуба, 2 - страница 115
Это был умный, злой и исковерканный ребенок, семнадцать лет всего! Да и как ейбыло быть иной, происходя от такой матери». (Бросает письмо.) Лизужалко. Слава Богу, Герцен не дожил. (Уходит.)Н а т а л и (однана сцене). Двадцатый век давно на дворе. А я все живу. Вернулась в Россию,в Яхонтово. Основала маленькую библиотеку, учу крестьян грамоте, помогаюсоветом, пишу прошения, ухаживаю за больными. Я всю жизнь мечтала приноситьпользу... Затеяла вот мемуары писать. Как Герцен учил. (Смеется.) Дниидут, не ранят. А вот с ночами плохо. Сны – моя мука. И мое счастье. Закрываюглаза и качаю на руках Лелю. Или вижу Лизу. На днях я спросила Лизу: Лизонька,ты меня любишь? А она губки надула и молчит. Вчера Герцен приснился. Онвозвращался из поездки домой, такой оживленный, светлый. Ой, чуть не забыла!..(Вытаскивает чемодан.) Это его чемодан. (Открывает чемодан.) Вотего последняя шляпа, белье, подтяжки. А это – зимняя шапка Огарева. А вот это –Олин кораблик. Тот самый. Она его Лизе подарила. Я ведь так стремилась кидеалу. Я так хотела счастья. Я так их любила – Огарева, Герцена, Лизу, Лелю,Лешу. Боже, за что ты караешь чад своих?
ЗАНАВЕС
Стихотворения
Светот еврейской свечи
Mr. Pipiskin
с Madam Sisyulevich
счастливо прожили жизнь:
манная каша
на ужин из миски,
свет потушили –
держись!
– Милый Арон,
ты храпишь, как из пушки!..
– Сарочка, ты не права!
Попа холодная,
как у лягушки,
дай я согрею тебя!..
Пятницы вечер –
Зажженные свечи,
Хала, бутылка вина,
ах, до чего
эта жизнь скоротечна:
выпита рюмка до дна...
Жизнь замирает,
Звезда догорает –
Смерть подбирает ключи...
Бьется,
горит
и нас всех согревает...
Бьется,
горит
и
не умирает
Свет
от
Еврейской свечи.
За староюдверью
За старою дверью за узким окном
горит огонечек и ночью и днем
горит огонечек любви по ночам
его никому никогда не отдам
с тобою одною его разделю
тебя как лучиночку им опалю
и в пламени жарком любви до конца
замерзшие наши оттают сердца
и губы почувствуют горечь любя
ну как же скажи мне я жил без тебя
в пустыне холодной сквозь снег и песок
как волк обезумевший душу волок
придушенной ланью надежду свою
вдруг губы твои мне шепнули люблю
Самоехорошее...
Место ниже живота,
волосом поросшее...
Из всего, что знал когда –
самое хорошее!
Змий лукавый искусил,
иль Господь сподвинул? –
Целиком, что было сил,
сдвинул половины:
стали плотью мы одной,
как Адам и Хава, –
как велел Отец родной, –
Честь Ему и Слава!
Наулице Просторной
С.Л.
В Черкизово,
на улице Просторной,
тот дом под снос,
еврейская семья:
сестра и брат –
забытая история
опять мне лезет
в голову
сама.
Нам было с ней тогда по девятнадцать,
весна пылила из-за всех углов
и до смерти
хотелось целоваться –
скрипит калитка:
Первая Любовь!
...Дом деревянный,
да диван скрипучий, –
ее тогда я так и не узнал:
– За стенкой мама,
ты меня не мучай...
а я не помню, что в ответ сказал.
Нет!
Ничего
у нас не получилось, –
ее братишка стал Авторитет,
после журфака, –
вот опять приснилась
(...хотя воров
среди евреев нет!)
Она была худой и некрасивой,
но
Свет Небесный
плыл
в ее глазах...
(моим не нравилась –
«семьи еврейской Сила!»)
...молчала в трубку,
год потом звонила,
и десять лет являлась ко мне
в снах.
Всех кого ялюбил и убил
Всех, кого я любил...
и убил,
с кем навеки я распрощался,
никогда я не расставался, –
с ними вместе всегда я был.
Всех забыл я их,
вспомнил снова –
голоса и движение губ.
Тонет в памяти –
не утонет
дней ушедших колодезный сруб.
Наклонюсь, и из давней замяти
выплываешь из глубины...
Брошусь вниз! –
и в забытой памяти,
наконец
мы с тобою –
одни!
Ситец неба
Этотситец июньского неба,
отчегоон такой голубой?
Облака,как буханки хлеба,
надмоею плывут головой.
Онпрохладный такой, синий-синий,
всемидождиками промыт –
ах,конечно беда всех минет,
ктона небо сейчас глядит.
...надмоей головою чертовой
толькотучи который год,
полосоюидут они черною,
чтоза ветер ко мне их несет?
Чтоза ветер такой тоскливый,
завладелвдруг моей душой?
Вдень ли солнечный, в день дождливый
всегудит над моей головой.
Брестская
