Страницы Миллбурнского клуба, 2 - страница 93

–Ты, сынок, уникум, второго такого нет – от тебя с утра бензином пахнет, авечером розами.

Слабаяулыбка, которая всегда появлялась на его лице, когда он вспоминал о том далекомвремени, внезапно исчезла, лицо приобрело страдальческое выражение, он неожиданнозакашлялся от табачного дыма, будто это была первая в его жизни затяжка.

Мама...Боже, какой же он болван! Вчера была годовщина со дня ее смерти, а он даже невспомнил! Чем угодно занимался, о всякой чепухе думал, только не о матери. Емувспомнилось вдруг, как однажды в мае в День Матери он приехал к ней, привезцветы, конфеты.

Аперед этим недели три у нее не был: сначала в командировку летал, потом двавыходных подряд гулял на свадьбе у знакомых. Она тогда положила его пышныйбукет на стол, посмотрела на сусальную открыточку с длинным, соответствующимслучаю поздравлением на английском языке, где они с женой приписали по-русскисвои имена, и взволнованно, каким-то не своим голосом сказала:

–Спасибо, дорогие! Давайте вместе чайку попьем. А открыток ты, Шурик, лучше мнене дари. Бездушные они какие-то, хотя, наверное, в них много красивогонаписано. Ты ведь знаешь, сынок, я только по-русски читать умею. И вообще – дляменя их День Матери не праздник.

Никакя не привыкну праздники менять. Хоть и надо, наверное. Для меня праздник – этокогда ты обо мне подумаешь, приедешь, ну хоть ненадолго, похлебаешь со мноймоего постного супчика, наговоримся с тобой всласть, вот тогда у меня ДеньМатери, самый мой лучший праздник!

Пятьлет прошло с тех пор, как она умерла. А потом пройдет шесть, десять. А когда-нибудьи его не станет... У него вдруг тупо заныло в груди и остро, беспричинно, каккогда-то в далеком детстве, захотелось плакать от острой жалости к самому себе.Будут стоять заросшие травой два одинаковых прямоугольных памятника, его иматери, с соответствующими надписями. А жена его переживет. Она на десять летмоложе. Да и вообще такие, как она, живут долго. Она не эгоистка, нет, ноблизко к сердцу ничего не принимает.

Такаяуж уродилась. Преданная, послушная, как хорошая секретарша у требовательного начальника,очень хорошо поддалась воспитанию. Детей, жен и секретарш надо уметьвоспитывать.

Онопять подумал о двух одиноких памятниках. А потом уже об одном, о своем. Да,конечно, с хорошей надписью. Ему вспомнились траурные объявления в русскихгазетах. Судя по ним, все покойники без исключения были мировые ребята, чуткие,преданные, все как один с большой душой. А кто ж тогда друзей предавал, законынарушал, женам изменял?

Нет,это не они, это живые, те, до кого еще очередь не дошла!

Онневесело усмехнулся и потянулся за новой сигаретой. Может быть, есть смыслумереть, чтобы узнать, наконец, какой ты был замечательный, преданный и такдалее?

Данет, лучше уж жить, пока живется. «Живи, пока живется» говорила его мать, когдакто-нибудь при ней начинал жаловаться на жизнь. Интересно, что здесь, вАмерике, люди жалуются куда чаще, чем там, в России. А вот мама никогда нежаловалась. Даже когда ей было совсем невмоготу.

Он,помнится, пришел к ней как-то, когда у нее был приступ печени. Она лежала.

–Так болит, чуть зубами не заскрипела, да протез  плохо подогнали, снятьпришлось, – со слезами в голосе сказала она и тут же, пересиливая боль,постаралась улыбнуться.

–Вон там на полочке желтый конверт. В нем старые семейные фотографии. Сейчастебе не до них. Но может статься, мальчишки поумнеют, да и тебе самомузахочется посмотреть, откуда вы пошли. (Как она почувствовала, неизвестно,только ему тогда действительно было ни до чего. Он собирался переходить на новуюработу, такие деньги сулили, такие перспективы, у него голова кругом шла. А врезультате врожденная осторожность пересилила, остался на старом месте.)

Мальчишкипоумнеют... Сережка, старший, встречался тогда с девочкой – американкой изортодоксальной еврейской семьи. Веселая, вежливая девочка. Но такая чужая,такая непонятная... Потом у них что-то разладилось и они расстались. Сережка,наверно, поумнел.

Женилсяна русской девочке. Живут, вроде, неплохо, ждут ребенка. А девочка слишкомнезависимая. Такую не воспитаешь. Скорее, наоборот... Господи, до чего же онстал брюзга, самому противно!

ААндрей, младший, еще не женат. Присматривается. Живет через дорогу. К родителямзаходит раз в неделю, а то и реже. Он наладчик сложного оборудования в большойфирме, ездит по всей стране и очень доволен. Они его уговаривали поступать винститут – не захотел. Выбрал то, к чему душа лежала – руки у него хорошие – исейчас зарабатывает больше старшего брата, отличника с университетскимдипломом. Хорошие у него ребята, только вот отдаляться стали, чаще звонят, чемприезжают.

Онсидел у открытого окна, поеживаясь от прохладного ночного воздуха и держал вруке толстый желтый конверт с фотографиями, тот самый, мамин. Он даже незаметил, как машинально достал его. В задумчивости отложив в сторону сигарету,вынул из конверта пачку фотографий. Годами у него даже не возникало мыслиоткрыть этот конверт. Сколько же лет он его не открывал? Двадцать, не меньше.

Первымв пачке был снимок темноволосой красивой дамы в нарядном платье и большойшляпе. Ей не шло называться бабушкой. Да она и не успела ею стать. Умерла отвоспаления легких в девятнадцатом году. Деда через год белые расстреляли. Иостались  сиротами трое – мама и два брата. Как они жили, в голодном, холодномМогилеве, маме десять, братьям тринадцать и четырнадцать – уму непостижимо! Новедь выжили! Мама детей нянчила, братья на лесопилке работали. Странно, он ведь