В буче - страница 100
корчевать так, что коммунисты боятся доверить друг другу даже агитационную работу?
И вот уже два месяца она старается ничего не писать, сама: ее писания ничему не
помогают, а обвинять людей, даже не зная за что, она не может. Она надеялась, что
это просто очередные перегибы, которые частенько бывали у нас во время
политических кампаний, и сама же партия ударит по ним, как била прежде. А пока лучше
редактировать чужие заметки да организовывать у работников крайкома передовые
статьи. А что она может сделать еще? Разве что утешаться благодушными Хитаровскими
словами: «Перегибы отвеются, а доброе зерно останется»?.. Но кто же отвеет их, и когда
это будет?
На другое утро после театра Лида шла в редакцию и думала улучить минутку, может
быть, в обеденный перерыв, чтобы продолжить с Петром Ильичем вчерашний разговор о
Погодинских «Аристократах». Она вспоминала «Блокаду», «Любовь Яровую» ‐ пьесы
двадцатых годов, и думала о том, как быстро растет эпоха, как перерастаем мы идеалы
тех пьес, и в сегодняшнем нашем искусстве уже рождается зрелость гуманизма
победившего социалистического общества. Комиссар Аладьин привносил в революцию
свою личную злость и душевную неустроенность. Любовь Яровая была велика, самопожертвованием, погубив во имя революции мужа. А теперь большевики, как
Громов у Погодина, спасают для новой жизни даже тех, кто сам спасаться не хочет, Эти раздумья успокаивали, казалось, что в них определена основа действительности, а нервозность последних месяцев представлялась лишь взвихренной пылью, которую
ветер вознес над несокрушимой основой.
Войдя в редакцию, она поздоровалась с вахтером и уже прошла было мимо, как он
непривычно поманил ее пальцем и, перегнувшись через барьер, шепнул:
‐ Велено сразу проходить в кабинет редактора.
Обычно вахтер величал редактора по имени‐отчеству.
‐ Что случилось? ‐ спросила встревоженная Лида.
Вахтер пожал плечами и опустился на стул.
Гулкий ствол коридора был пуст и тих. Лида долго шла по нему, стуча каблуками
туфель.
В тишине собралась почти вся редакция. Петр Ильич сидел, как всегда, в одном из
кресел, а за столом редактора поместился представитель крайкома. И Лида услышала то, что уже приготовилась услышать.
‐ Редактор разоблачен и арестован, как враг народа,‐ напряженным голосом сказал
представитель крайкома.‐ Он был связан с врагами народа Грядинским и Усургашевым.
Установлено также, что он причастен к покушению на товарища Молотова, когда
сопровождал его в поездке по Кузбассу три года назад. Вы все помните, как тогда чуть не
случилась аварии с машиной товарища Молотова?
‐ Ох! ‐ ужаснулся кто‐то у дверей. ‐ Он ведь и товарища Сталина сопровождал в
двадцать девятом году. Кому доверяли такую жизнь?!
Первым поднялся Семен Сенк, который последнее время разъезжал по краю, привозя корреспонденции о разгроме вражеских гнезд. Он уже не был тощим, как
прежде: его пополневшая фигура стала огромной.
Расставив длинные ноги, он врос в середину кабинета, лицом к представителю
крайкома. и стал вспоминать, как редактор высокомерно относился к сотрудникам
газеты, как шесть лет назад пытался зарезать статью, направленную против левых
уклонов, и нехотя опубликовал ее только тогда когда выступил товарищ Сталин и назвал
левые уклоны троцкизмом на практике.
Лида с испугом смотрела на своего бывшего соратника и еще раз убеждалась в том
что даже точно изложенный факт можно эмоционально окрасить так, что он получит
совсем другое значение. Она перебирала в памяти все, что знала о редакторе, но следа
его вражеской деятельности в газете не могла обнаружить. Вот разве что он
втайне был недоволен действиями Сталина на Алтае. Это просквозило однажды ‐ не в
словах даже, а в интонации. Но ‐ ведь и ее потрясло известие о скорых расправах без суда
и следствия. Тогда и она, значит, скрытый враг народа?
Раздался голос Ворюгина:
‐ Хорошо бы услышать Хитарова. Он по штату был ближе всех к бывшему редактору.
Петр Ильич шатнулся в кресле, промолвив:
‐ Я скажу,‐ и, еще посидев мгновение, поднялся, зашел за спинку кресла и положил
на нее подрагивающие руки.
‐ Крыть нечем товарищи, ‐ сказал он. ‐ Я даже не догадывался о вражеской
деятельности редактора.
‐ Бывшего! ‐ крикнул Ворюгин.
‐ Не перебивай! Бывшего редактора. А я должен был понять его, работая бок о бок. Я
сознаю свою вину. Видимо, у всех у нас не хватило бдительности.
‐ Не обобщай,‐ усмехнулся Ворюгин. ‐ Это у тебя не хватило бдительности.
Хитаров продолжал стоять, когда поднялся Ворюгин, и так стоял, поглаживая
шероховатую кожу кресла, пока Ворюгин говорил
Ясные глаза Ворюгина безмятежно и доброжелательно смотрели на Петра Ильича, а
голос был торжествующий:
‐ Доклад товарища Сталина является блестящим образцом большевистской критики
и самокритики.
Лида знала, что это не ворюгинские слова, так говорят о докладе Сталина все газеты.
Она всегда недоумевала: почему ‐ образец самокритики? Критики там, действительно, хоть отбавляй. Но где же хоть намек на самокритику? Что же такое самокритика? Чего же
требуют от других?
‐ ...А Хитаров не привык к самокритике, он не учился ей у товарища Сталина. Он хочет
отделаться общими словами. Твое покаяние мы учтем, но ты скажи, как будешь
выправлять положение!
Петр Ильич забормотал, что проанализирует работу каждого отдела, круг авторов, с
которыми отделы связан.
