В буче - страница 13
И только к Тане упорно обращался: «Вы». Когда выходили из столовой, он шел на
шаг позади. Тане казалось, стремился попасть с ней в ногу ‐ по‐красноармейски. А она
стеснялась оглянуться и нежно краснела. Лида как‐то сказала Ивану:
‐ ... Знаешь, он влюблен в Таню, и она, кажется тоже...
‐ Дай бог! Помаленьку разберутся.
‐ Ужасно! ‐ сказала Лида. ‐ Он отдал жизнь за советскую власть. Понимаешь? Он уже
отдал жизнь! Никого бы лучше не пожелала для Тани, но ‐ его уже нет.
‐ Это ты чересчур, возразил более оптимистичный Иван. ‐ Только вот трудно
выправиться в такой голодухе. Ему уход бы, молочко, масло. Я б хотел добавлять ему на
рыночное масло из наших миллионов, да ведь не возьмет. А будет с Танюшкой ‐ мы б ей
помогали по‐родственному, попробовал бы тогда отказаться!
‐ Чахотка заразна‚ ‐ промолвила Лида.
Иван нахмурился, помолчал и ответил:
‐ Пускай сами разбираются. Коли любит ‐ убережет Танюшку. ‐ Опять тяжело
помолчал, прежде чем выговорить: ‐ Отец тоже погиб за советскую власть. Ничего
особенного и не сделал, но хлебнул горя нашего, большевистского. Вместе со всеми.
Одно меня и утешает.
Лида обняла мужа за плечи и успокаивающе прижалась лицом к его лицу. Елене
Ивановне полюбился удалый молодец, и по вечерам, когда семья собиралась за дубовым
столом, на весь коридор раздавался ее голос:
‐ Сережка, иди кофий пить! Чудок молока разжилась.
Эти спокойные семейные вечера были законными и заслуженными. Россия на всех
фронтах отстрелялась. По вечерам на проспекте Революции и в саду имени Карла Маркса
гуляло столько красноармейцев в полной форме ‐ с огромными звездами на суконных
шлемах, с тремя красными полосами через всю грудь, ‐ сколько полгода назад не собрать
было и со всей губернии. Они вернулись с польского фронта, с Перекопа, с подавления
антоновских банд.
Как только на Тамбовщине хрястнул кулацкий хребет, так сразу ослабел Колесников,‐
будто кто пуповину перерезал, по которой текла ему кровь. Иван ощутил это, когда с
частями особого назначения входил в Меловой, а потом разгонял окружение у Батраков.
С самой революции он на партийной работе и с самой революции не выпускал из рук
оружия: и деникинцев бил, и мамонтовцев, и кулачье. Так уж сложилась история, что
сначала пришлось защищать социализм, а потом его строить. В Меловом, на том месте, где стоял уком, теперь высится деревянная пирамида с красной звездой ‐ могила Петра
Клинова. Не кресты и не мраморные плиты ставила революция над могилами своих
бойцов. Пирамиды со звездой разбросаны по всей стране, и мир опустился над ними...
Заработала электростанция, по вечерам стали давать свет. Густой, словно
перемешанный с тенью, этот свет наводил на комнату маслянистый колер.
Парок от чайника и кружек разносил пресный запах желудевого кофе. Все сидели
вокруг стола, только Елена Ивановна на кровати позвякивала спицами, надвязывая
продравшиеся у «девчат» чулки. Лида, прихлебывая кофе, косила глаза в книжку.
Иван не мог надивиться на душевную близость свекровки и невестки. После того, как обе вместе хлебнули «большевистского горя», все изменилось ‐ будто бежали из
Мелового не очень близкие друг другу, просто знакомые женщины, а вернулись из
Батраков мать и дочка.
Хорошо было сознавать, что не только в округе, но и во всей стране, от польских
границ до Байкала, нету ни выстрелов, ни смертей. Такое блаженное чувство мирной
прочности жизни, наверное, будет самым обычным у людей при социализме.
‐ А ведь выкарабкались, черт задери ‐ с тихим восторгом сказал Иван, пристукнув
кулаком по столу. ‐ Без мировой революции справились.
‐ Да‐а, ‐ подтвердил Сергей, кашлянув и махнув у губ ладонью. ‐ Справились. Но если
б не ждали мировой революции, то духу не хватило бы справиться. Помнишь ‐ аж темно
кругом становилось? Но глядишь: в Австрии ‐ рабочий контроль, в Венгрии ‐ Советы, в
Германии ‐ революция, И у нас будто силенок прибавляется.
‐ А теперь‐то замирение вышло? Иль все деретесь? ‐ вопросила из угла Елена
Ивановна.
‐ А тебе чего? Ты, будто, не дралась?
‐ Бегать надоело, вот чего. ‐ И быстрей зазвякали спицы, словно лилипутки
сражались там на крохотных сабельках.
‐ Бегать кончили. Все! А замирения нету. Мировая буржуазия очухается и опять
полезет. Да и мы ‐ при ведем себя в порядок да подождем, пока тамошние пролетарии
поумнеют.
‐ Ну‐ну, чего им умнеть? ‐ обиделся Сергей за всех пролетариев.
Иван отодвинул табуретку, зашагал по комнате.
‐ Есть чего умнеть,‐ сердито сказал он. ‐ Помнишь, кого немцы на конгресс
Коминтерна прислали? Не помнишь? Криспина прислали... А он заявил: дескать, революцию можно делать, если она не слишком ухудшит положение рабочих. Немецкие, мол, рабочие лучше русских живут, и революция им не так уж нужна... Сволочь! Заявил
это перед Ильичем, перед лицом всей нашей партии! А рабочие в это время в Берлине и
Гамбурге кровь проливали. Как же им не надо умнеть, если они вон кого вождями
считают? А в Англии, во Франции, в Америке и совсем не размахивались на революцию. А
чехи на нас руку подняли ‐ что же, это одни буржуи были? Где это они столько буржуев
понабрали, чтобы тысячи под ружье поставить?
Лида подняла от книги глаза. Иван перестал ходить, сунул руки в карманы: ну‐ка, кого она хочет поддержать?
‐ А мне так думается. Вот вспоминаю я наших Толстого да Достоевского,‐ сказала она.
‐ Они же душу надорвали в поисках общечеловеческого счастья. В этом ‐ характер
