В буче - страница 28
городов и заводов.
‐ Дайте и таежникам участвовать в концерте социалистического строительства! ‐
восклицал он.
Представитель ЦЧО доказывал, что именно в Курске или Воронеже надо строить
тракторный завод. Ему с гневной запальчивостью отвечал уралец:
... А куда вы деваете широкие степи Сибири и Зауралья? В ЦЧО курице негде
повернуться, а вы требует тракторный завод.
Иван нервно усмехался. Ему было обидно за свое меловское раздолье, но он уже
становился сибиряком, он уже гордился невероятными просторами, по которым если
пустишь трактор, то он, не запнувшись нигде, поведет прямую борозду от Омска до
Новосибирска. Эйхе опять обернулся и с ревнивым лукавством спрос Ивана:
‐ Ты что завозился? Землякам сочувствуешь? ‐ У него был тугой латышский выговор. ‐
Слушайте‐ка, опровергают пятилетний план! А? ‐ И засмеялся, отчего на худой щеке от
носа до подбородка возникла резкая складка. ‐ Но не по‐рыковски, а наоборот. От
паникерской теории трудностей ничего не оставили.
За это и был Иван влюблен в свою партию и предан ей без предела. Пока идет
теория, пока пишутся статьи в газетах,‐ много выявляется всяких оттенков, и сам в
одиночку передумаешь всякое. Но когда собирается партия,‐ на собрание ли ячейки, на
всесоюзный ли съезд,‐ она всегда выбирает самый крутой, самый быстрый, самый
революционный путь. И уже ничтожными кажутся оттенки собственного мнения, и
видишь в них дань личной индивидуальной слабости. Только тогда вполне чувствует свою
силу человек, когда она сливается с силой коллектива, когда ты ощущаешь за своей
спиной дыхание партии. Этого не могут понять только разрозненные индивидуумы, никогда не чувствовавшие себя сильными!
Во время перерыва делегаты устремились из Дворца. Их узкая длинная толпа
растянулась до Соборной площади. Они шли, вершители судеб страны, смеясь и
перекликаясь, размахивая руками, и яркое весеннее солнце сияло на их возбужденных
лицах. Они шли мимо белых соборов с поблекшими золотыми куполами, мимо царь‐
пушки и не останавливались, потому что надо было успеть пообедать и передохнуть до
вечернего заседания.
Над сизым куполом здания ЦИК медленно плавал в голубом воздухе
государственный флаг СССР.
Делегаты проходили мимо внутреннего и внешнего караулов у Спасских ворот‐ и на
Красной площади исчезали в толпе, сливаясь с ней. И только отвлеченным умом можно
было постичь, что толпа становилась сильнее от невидимой энергии, внесенной в нее. _
Иван и Георгий Остапович пошли в свою гостиницу «Балчуг». Иван шел, распахнув черное
грубошерстное пальто с хлястиком, весело оглядывал встречных, готовый с любым
заговорить, и улыбался девушкам. Его обуяло весеннее буйство, и он с удовольствием
толкался вместе со всеми на тесной и шумной Москворецкой улице. Недалеко от моста
стоял здоровый детина в синей «капитанке» с длинным лаковым козырьком. Он стоял
словно камень на стрежне, толпа замедлялась возле и обтекала его.
Над его головой медленно плавали в воздухе красные шары, целая гроздь шаров ‐
они вразнобой колыхались то вверх, то вниз, нежно касаясь друг друга
Было почти как фокус, что толстые не поворотливые пальцы ухитрились ухватить
десяток тоненьких ниточек и не дают им выскользнуть.
‐ Начинающий нэпман! ‐ воскликнул Иван. ‐ А? Остапыч!
‐ Ага! ‐ засмеялся Трусовецкий. ‐ Только поздно хватился, ему бы до конференции
надо поспевать. Лопнет на шариках.
‐ Хай швыдче триснеть, как говорит ваш брат хохол,‐ сказал Иван, проталкиваясь к
детине; он вытащил перочинный ножик, аккуратно раскрыл лезвие и, придержав одной
рукой нитки, другой ‐ полоснул по ним.
Иван не слушал, что там закричал детина, он смотрел вверх, разинув улыбающийся
рот. В голубое небо поднимались, покачиваясь, красные шары. Рядом гудели голоса, ворчал что‐то Георгий Остапович, где‐то внизу восторженно визжали детишки.
Иван положил в карман ножик и вытащил деньги.
‐ На, подкрепись, начинающий!
Детина задрал физиономию кверху, словно пересчитывая улетевшие шары, и, засунув деньги за пазуху, разрешающе махнул рукой.
‐ Сбесился ты, что ли? ‐ на ходу продолжал ворчать Трусовецкий.
А Иван только посмеивался, шагая по Московорецкому мосту в гостиницу «Балчуг», и
все поглядывал на небо.
Иван повернул ручку, длинные шпингалеты, идущие от нее вверх и вниз вдоль рамы, сошлись к середине, высвобождаясь из пазов. По черному лаку стекла проплыло
отражение ночника у кровати, и тяжелое окно распахнулось, открыв холодную матовую
черноту, усеянную в неопределимой глубине огоньками. Передернув плечами, Иван лег
на подоконник грудью стал смотреть на утихающую улицу.
По противоположной стороне, на фоне смутных стен, двигались редкие тени
прохожих. Они обретали объемность, попадая в отсветы фонарей, и снова расплывались
тенями. Среди них легко узнавались фигуры женщин, тонкие и более торопливые.
Проскрежетал по железу трамвай, уходя в Замоскворечье. На мосту он рассылал
искры, которые вяло отразились в черноте Водоотводного канала. В обратном
направлении протрещал автомобиль, пустив до третьего этажа вонь бензинового
перегара. Он ехал к Москворецкому мосту, к темным кремлевским башням, которые
виделись совсем недалеко и были подсвечены снизу брезжущим светом, должно быть, от
светильников на Васильевской площади.
Под самыми окнами остановилась компания. Забасили мужчины; засмеялись
