В буче - страница 38

бормотанье старика услышали все.

Кого ревешь, Мокеич? ‐ спросил Бобров, и Лида не сдержала ухмылка, опустив

голову, чтобы не было заметно.

За полгода она успела наслушаться сибирского говора, в котором ревешь обозначало

и «кричишь», и «поёшь», и «говоришь», и даже ‹шепчешь», а «бежишь» заменяло и

«идешь», и «едешь», и «плывешь на лодке». А ужасные «чо», и «паря», и «однако», и

«кого» вместо «чего» звучали для Лиды как предел бескультурья, почти неприлично, как

матерщина.

‐ Давай проголосуем ‐ согласился Бобров. – Кто за вступление в коммуну, кто за

советскую власть и социалистическое строительство? Подымите руки!

В чадном воздухе, над неясной зыбью голов, поднялись тенями пять‐шесть рук.

Бобров долго молчал и, наконец, зловеще спросил:

‐ Всё? ‐ И сорвался в грозный рев: ‐ На саботаж сговорились? Вас всех в Нарымский

край надо, к белкам, зверями питаться.

‐ Народ боится‚ ‐ сказал кто‐то с укором.

‐ Кто боится ‐ может выйти‚ ‐ приказал Бобров.

Люди сидели неподвижно. Потом кто‐то встал по средине, заслонив Боброва, поднялись сидевшие у выхода. Дверь прерывисто запыхала паром, разнося морозную

свежесть, потом пар заклубился непрерывно, вся изба пришла в движение. Лиде стали

видны скамьи, кумач на столе, закоптелая лампа, неподвижно вытянутая фигура Ковязина

и Бобров, накрывший стол ладонями, подавшийся вперед, с ненавистью провожающий

взглядом каждого уходящего.

В сельсовете осталось человек пять кожурихинцев, в том числе девушка в короткой

черной шубейке. Она беспокойно и чутко вскидывала глаза на каждого, кто произносил

что‐либо или даже просто откашливался. Остались Бобров с Ковязиным да Лида со своей

выездной редакцией ‐ литсотрудником сельхозотдела Семеном Сенком и селькором

Иваном Корытковым, тоже местным жителем.

Все с Корыткова и началось. По его письму была отправлена в Кожуриху выездная

редакция газеты «Советская Сибирь». Селькор писал, что предсельсовета Жестев, до 1927

года твердозаданец, уменьшает зажиточным единоличникам план хлебосдачи‚ а

беднякам увеличивает, составляет зажиточным фиктивные акты на гибель посевов, заявляет всенародно: «Пока я председатель, у меня твердозаданцев не будет».

В соседней деревне создан колхоз, а в Кожурихе, где находится сельсовет, нету, потому что председатель ведет такую агитацию: идите в коммуну, но только без ничего,

распродавайтесь начисто и режьте скот ‐ государство даст большой кредит всем

колхозам и снабдит тракторами... А люди сомневаются распродаваться.

О письме сообщили в окружком. И вот Лида и Сенк приехали в Кожуриху вместе с

Ковязиным и тут уже познакомились с Корытковым.

Это был неторопливый, вежливый юноша, с румянцем на продубленных морозом

щеках. Когда к нему обращались, он с мальчишески‐неуклюжей грацией слегка

поворачивал голову и как‐то боком от стеснения разговаривал с людьми.

При первой встрече, волнуясь, но все равно не спеша, он рассказывал:

‐ Как под новый год товарищ Сталин объявил о ликвидации кулачества, так Жестев

совсем сбесился. Я его назвал врагом советской власти. А он говорит: « Я ‐ советская

власть в Кожурихе. Разве, говорит, я себе враг?» Покумекали мы с дружками и решили: не

быть у нас колхозу, если округ не поможет. Вот я и написал в газету.

Вчера в Кожурихе переизбрали Жестева, а сегодня новый предсельсовета Бобров, коммунист из соседней деревни‚ с ходу организовывал коммуну.

В избе стало свежо и необжито. Между скамьями, на затоптанном, влажном полу

валялись окурки козьих ножек и поблескивали плевки.

Бобров оглядел кожурихинцев и сказал неприветливо:

‐ И вы айда по домам. Спать идите. Собрание отменяется.

Корытков подошел к односельчанам, сгрудившимся, выхода, кому‐то пожал руку, взял девушку за плечи, одновременно обнимая и подталкивая к дверям. Когда

кожурихинцы вышли, он молча прошел к печке и, присев на корточки, стал подкладывать

в померкший огонь остатки щепы.

Бобров убрал со стола огромные ладони и выпрямился. Лампа искоса освещала в

профиль крупный нос, жесткий подбородок и раннюю седину на виске. Он страдальчески

оглядел оставшихся и усмехнулся:

‐ Видали?

Лида вышла из своего угла и сказала:

‐ Вы, товарищ Бобров, поставили вопрос на голосование совершенно

провокационно.

‐ Это нас? ‐ изумился Бобров. ‐ А ты знаешь‚ товарищ корреспондентша, сколько тут,

‐ он ткнул рукой в скамьи, ‐ провокаторов сидело?

Корытков быстро обернулся от печки:

‐ Не шибко много, Бобров‚‐ сказал он. ‐ Чего людей облыгать? А что ты их запугал, это верно. Из огня да в полымя попали.

‐ Помолчи, Корытков, ‐ властно сказал Бобров. Ты свое дело сделал ‐ спасибо тебе. А

теперь покуда без тебя додумаемся. ‐ И опять обратился к Лиде ‐ А как вы предложите

проводить сплошную коллективизацию? По отдельности каждого уговаривать? Это

сколько же мильонов по отдельности надо уговаривать? Да собери всех коммунистов, да

все они охрипнут, вся партия голос сорвет, ежели по отдельности всех этих мильонов

уговаривать будем! ‐ Он тяжко стукнул кулаком по столу, и глаза его сверкнули неистово ‐

Я за коммуну с Колчаком бился десять лет назад. И никуда от этой мечты не поворочу, потому как моя мечта соответствует генеральной линии партии. Поняла ‐ нет?

Лида с сожалением смотрела на этого красивого, горячего мужика и думала: «Ведь

он прирожденный трибун и главарь. И все это остается лишь грубой силой без культуры, без тонкости мышления, без политической гибкости».