В буче - страница 39
‐ Куда к чертовой матери посыльный пропал? Тоже спать побежал, язви его в душу! ‐
распаляясь, закричал Бобров.
Он поглядел в заиндевевшее окно и нахлобучил шапку:
‐ Айда‚ товарищ уполномоченный, исполнителей собирать. Арестуем зачинщиков, В
холодные бани их на ночь. А завтра по ‐ новой собрание.
Лида поежилась в теплой комнате и воскликнула:
‐ Я категорически протестую. Товарищ Бобров, не громоздите ошибки на ошибки. Не
смейте арестовывать, не нарушайте революционной законности!
Она уже и не знала, какие еще слова выкрикнуть, чем предотвратить преступление. А
Бобров только усмехнулся в ответ на этот женский беспомощный вскрик.
‐ Ничо им! ‐ сказал он. ‐ Тут прежде кулак законность наводил...
‐ Товарищ Ковязин, что вы молчите?!
Ковязин шевельнулся на табурете, не сдержал долгого вздоха.
‐ Я итак, и этак размышляю, устало сказал он слабым голосом. ‐ Если мы уедем, в
Кожурихе ничего так и не будет. А без коммуны мне в город не показывайся. Собрание
завтра проведем убедительнее. Тут вы правы, товарищ Москалева. В одну ночь
зачинщиков ‐ не всех, товарищ ‚Москалева, а зачинщиков, ‐ приморозить не помешает.
Прекратят контрагитацию. Такое сочетание разных мер будет правильным.
‐ Я немедленно сообщу в окружком и крайком и напишу в редакцию. Вы искажаете
принцип добровольности.
Открывая дверь, Бобров сказал почти дружелюбно:
‐ Нам отвечать не привыкать. Мы за колхоз, а не против. Корытков, возьмешь замок в
ящике, запрешь сельсовет. Да проводи гостей ко мне на квартиру. А мы с
уполномоченным подойдем, как дело изладим.
От захлопнувшейся двери поползла понизу мутная волна, и Корытков поднялся с
карточек, помаргивая, виновато поглядывая на Лиду. Семен Сенк стоял посередине избы
между скамейками, расставив ноги в огромных пимах, и раздумчиво покачивал в руке
толстый потрепанный портфель. Он был хранителем всего достояния выездной редакции‐
бумаги, блокнотов, карандашей, конвертов.
А Лида никак не могла решиться на что‐нибудь, ей всегда было трудно
предпринимать какое‐либо действие, непосредственно вмешиваться, давать указания. Ей
всегда было легче в одиночку, на бумаге выразить свои мысли и чувства протеста или
одобрение.
Лида опустилась на ковязинскую табуретку и отвернулась к оконцу, представляя
себе, как там, на дворе, бобровские исполнители выталкивают в спину людей из теплых
изб на мороз.
К черному квадрату оконца, подернутому сизым налетом, прилип снаружи какой‐то
белый кругляшок.
‐ Ой, что это? ‐ вскрикнула Лида, всматриваясь. Но когда подошла к окну, то
кругляшка уже не было, только показалось, будто за стеной поскрипывает снег.
‐ Ходит кто‐то, ‐ отозвался Корытков. ‐ Уж не Бобров ли одумался? Нет, мимо
побежали.
‐ Дожидайтесь, такой одумается ‐ сказала Лида, вспыхивая ненавистью, и вернулась
к столу ‐ Семен, давайте бумагу и карандаш. Заголовок, товарищ Корытков, вы уже
придумали: «Из огня да в полымя». Только, знаете, вам обоим придется ехать в город ‐
сразу, как напишем, Почты дожидаться нельзя, надо немедленно поднять окружком и
редакцию.
От Кожурихи до ближайшей станции было километров тридцать, а там по железной
дороге до Новосибирска ‐ еще семьдесят. По сибирским масштабам это считалось чуть ли
не пригородом, но, тем не менее, добраться до города можно было только часов за
шесть.
Лида писала, ловила фразы товарищей, редактировала их на ходу и вкладывала в
общий текст, а сама продолжала соображать: «Рано утром будут в городе, часам к шести
вечера вернутся».
Скоро корреспонденция утонула в портфеле Сенка вместе с запиской секретарю
окружкома Москалеву, деловой запиской, без привета детям и без поцелуев.
Она представляла себе Ивана, исхудавшего, злого, бесприютного, и сомневалась ‐
еще возмутят ли его действия Боброва и Ковязина, ‐ и не могла заставить себя написать
хоть одно нежное слово. Она вспоминала, как посмеивался над ней Иван и по‐детски
радовался, будто выиграл пари, когда ноябрьский пленум ПК постановил всячески
преграждать и пресекать попытки проникновения кулаков в колхозы. Так окончилась
дискуссия, возникшая на ХVI конференции.
Господи она не меньше Ивана сознавала необходимость ликвидации кулачества и
Калинин думал о том же, говоря о ленинском плане кооперации. Но вот как, например, быть с теми хозяевами, о которых говорил Калинин: середняки, а то и бедняки, пользуясь
нашей помощью, стали такими зажиточными, что попадают под кулацкую графу?
Неужели они стали врагами советской власти, неужели эксплуататорская психология, еще
даже не укрепившись в них, уже стала неискоренимой? Таких, правда, немного, но как же
их сбрасывать со счетов?
Она сказала об этом Ивану, тот сморщился и шутовски замотал головой:
‐ Ох, защитница угнетенных эксплуататоров!.. Есть народная истина: лес рубят ‐
щепки летят... И сосчитать каждую щепочку ‐ невмоготу.
‐ Это антинародная истина. Щенки ‐ то не от вершины летят, а от комля.
‐ Послушай, чего ты, собственно, переживаешь? Я ведь и не собираюсь топором
размахивать.
А недавно пришло постановление ЦК «О темпе коллективизации». Сибири было
отпущено полтора года. И вот Иван теперь непрерывно ездил по своему округу ‐ и
недаром: процент коллективизации у него был высок, и через Лидины руки в редакции не
раз проходили статьи, где Москалева ставили в пример секретарям других окружкомов.
Возвращался он совсем изнуренным, а дома по неделям не было мяса, были щи да
