В буче - страница 52
встретится с Лидой и вместе с ней поедет к детям на дачу. Он переменил дорожные
сапоги на тонкие шевровые, с длинными тупыми носками по моде, надел белую
косоворотку с мелким красным узором, подпоясался тоненьким кавказским ремешком с
костяным наконечником ‐ и отправился в крайком.
В вестибюле крайкома шел вверх широкий марш гранитных ступеней, у стены он
заканчивался площадкой, от которой, раздваиваясь на узкие лестницы, вел на второй
этаж. Едва Иван поднялся на площадку, как направо увидел спускающегося Георгия
Остаповича Трусовецкого. А с левой лестницы сбегали Роза.
‐ Ты уезжаешь? ‐ спросила она запыхавшись, и Москалев с изумлением уловил в ее
голосе упрек.
Ее смуглое лицо разрумянилось и ноздри тяжеловатого носа задышала.
‐ Нет, приехал, ‐ улыбнулся Иван и задрав голову махнул рукой Георгию Остаповичу: ‐
Эгей!
Глаза у Розы повеселели и, глядя на надвигающегося Трусовецкого‚ она мгновение
помолчала и сказала быстрым шепотом:
‐ Ну, все равно. После работы приходи ко мне домой. Знаешь ведь где.
Как‐то внутренне задыхаясь от этого негаданного призыва. Иван бросился к
приятелю, удивив и растрогав того чрезмерной взволнованностью от их, не такой уж
редкой, встречи.
‐ Тоже без округа остался? живо спросил Иван.
‐ Та как все.
Наверное от жары, обильно смочившей потом багровое лицо, Трусовецкий казался
еще более раздобревшим. Он и стоял‐то, крепко расставив ноги, словно чтобы надежнее
поддерживать огрузшее тело. Плешь его стала еще больше, и волосы вокруг совсем
походили на черный, туго скрученный из кудрей венец.
‐ А что грустный, Остапыч?
Трусовецкий потыкал коротким пальцем вверх:
‐ Разговор был. Иди, кажуть, на советскую работу. У тебя‐де натура больше
советского работника, ниж партийного.
‐ Как так? ‐ удивился Иван.
Что‐то он раньше не задумывался над таким различием. А ведь, верно, есть оно! Как
будто эта мысль давно созрела в мозгу и нужен был только толчок, чтобы она
проклюнулась. Партийный работник ‐ это вожак, пробивающий генеральную линию. А
советскому работнику надо и помягче быть, и подемократичней‚ и не столько
вырабатывать директивы, сколько обеспечивать их выполнение. Что же, правильно: например, он и Остапыч.
Прямая разница и есть.
‐ Так это, брат, мне повезло, ‐ воскликнул Иван, обнимая Трусовецкого. ‐ А может, и
тебе‐ как посмотришь: поедем в Томск, будешь председателем горисполкома! Эх, и
заработаем, друже! А? По рукам?
Георгий Остапович еще моргал глазами, а Иван, схватив его за руку, уже потащил
приятеля на второй этаж. Москалев водил Трусовецкого по кабинетам, возбужденно
разговаривал и шутил, а сам так и ощущал движение каждой минуты, приближающей к
неожиданному свиданию.
Только теперь он понял, что давно втайне ждал, когда позовет Роза. Приуставшее
уже сердце само не забилось бы призывно, но отозваться было готово давно. И впереди
уже брезжила невероятно счастливая жизнь... вернее, просто нормальная жизнь, которая
казалась‐то невероятным счастьем лишь потому, что семейные несчастья в последние
годы стали нормой. Даже не верилось, что может быть такая жена, которая окружит
заботой и лаской, и посочувствует в трудностях, и поддержит в любом деле!..
Когда все было согласовано о переводе Трусовецкого в Томск, Иван поспешил
проститься с приятелем до вечера, взяв с него слово, что ночевать поедут вместе на дачу.
Для Ивана это было очень важно, чтобы не оставаться наедине с женой.
Он пошел по Красному проспекту, вглядываясь издалека во встречных. Потом
свернул на боковую, совершенно безлюдную улицу и поразился, что напряженное
состояние не проходит. Тогда он понял, что не столько опасался встретить знакомых, сколько преодолевал в душе внутреннее сопротивление... Ведь подло изменять
исподтишка, когда надо прямо сказать, что все кончено... Но тут же подогревал
ослабевающее ожесточение, вспоминая серую корку хлеба на полке... Даже пожрать не
приготовила. А может, и не до мужа ей, может, завела какого‐нибудь книгочея, интеллигента, может, сходятся и декламируют стихи друг другу...
Иван сам не верил в свои карикатурные домыслы и ожесточался еще больше, оттого
что вынужден быть несправедливым... Нет, коли уж пошел, так иди, не оглядывайся.
На темной лестнице он замер, оглушенный собственным дыханием. ‐ Показалось, что
кто‐то стоит рядом.
дверь распахнулась так быстро, что он едва успел отступить. Из полутьмы смотрела
Роза счастливыми глазами.
‐ Пришел? ‐ спросила она, замыкая протянутые руки на шее Ивана, и так ввела его в
прихожую.
И таким озорным, и таким свободным он стал будто снова полоснул ножичком по
чужим воздушным шарам...
Через несколько месяцев Москалев покидал Новосибирск. Морозный ветер визжал
над Красным проспектом и хлестал снегом, круглым и твердым, как Дробь.
Лошадь лихо несла легкие санки, и от быстрой езды ветер казался еще
пронзительней. Иван запахнулся до пояса меховой полостью, поднял воротник своей
рыжей верблюжьей куртки и нахлобучил на брови круглую шапку, которая называлась
«финкой». На губах он ощущал еще нежную теплоту детских щек и сухую горечь
материнских губ.
Он выбрал час для отъезда, когда Лиды не было дома, потому что решительного
разговора так и не состоялось. Впрочем, Лида, наверное, все уже поняла, и последние
месяцы они жили, как в гостинице, когда по чистой случайности чужим людям временно
