В буче - страница 57
‐ Ну, бери «Любовь»,‐ с сожалением сказал Иван, зная, что никогда больше уж не
вернется к этой книге.
‐ Как «Трест» поглянулся?
‐ Черт его знает! Душок есть какой‐то. На революцию как‐то косится, хотя вроде бы и
сочувствует.
‐ Да есть, да,‐ сказал Байков,‐ Но это наш человек. «Трубку коммунара» почитай.
Настоящий большевистский рассказ. Потом учти, Эренбург был корреспондентом
«Известий» в Париже.
Иван промолчал, но уважение к писателю у него возросло.
Назавтра состоялась встреча.
Следом за круглой фигуркой Байкова, появилась сухощавая фигура Эренбурга.
Писатель был в довольно потерханом пиджачке и в небрежно, без любви, повязанном
тонком галстуке. Это расположило к нему Ивана.
Москалев сел в свой губернаторский трон, Эренбург и Байков опустились в кресла, вынули трубки, запыхали дымом друг другу в лицо.
Первые минуты заполнились обязательными вопросами и ответами о сибирской
погоде, о том, как доехали, как устроились.
Эренбург благодарил вежливо и равнодушно.
‐ Что побудило вас посетить Томск? спросил наконец, Иван, осознавая, что надо
было найти фразу потеплей, но уже попав как‐то в тон гостя.
‐ Я ищу отмирающий город, ‐ сказал Эринбург. ‐ Таким мне кажется Томск – на
общем социалистическом фоне нашего строительства.
Иван искоса глянул на суховато‐спокойное лицо писателя со строгими глазами, которые были полуприкрыты тяжелыми веками, на лохматые волосы, которые, которые
топорщились и рассыпались в разные стороны, на выпяченную губу, на которой удобно
лежала изогнутая трубка.
Иван хотел ответить, что Томск умирал однажды ночью, а большевики не дали ему
умереть. Но раздумал и только сказал:
‐ По‐моему, вы ошибаетесь. И мы это докажем.
‐ Я обязательно вникну во все доказательства. Но у меня они тоже есть. Я приехал
сюда из Новосибирска. Это ‐ новый свет. Этот город распределяет и правит. Его называют
сибирским Чикаго и даже, соблюдая стиль эпохи,‐ Сибчикаго. Он растет заметнее чем
ребенок.
‐ С такой характеристикой Новосибирска мы согласны,‐ сказал Иван.
Эринбург переждал реплику, задержав руку с трубкой, поставленную на
подлокотник кресла, и продолжал:
‐ У Томска позади долгая жизнь, его издавна называют сибирскими Афинами. Вы
знаете, что здесь венчался бунтарь Акунин, а декабрист Батеньков строил дома с
бельведерами? В библиотеке вашего университета хранятся французские книги, которых
нет даже во Франции. Ученые приезжали из Парижа в Томск, чтобы ознакомится с
сочинениями Жана‐Поля Марата, который писал труды об электричестве. Это было до
революции.
‐ Эти книги хранятся и сейчас, ‐ взял слово Байков. – Их изучают советские
профессора и студенты.
‐ Да, университет – это единственное что не даст Томску умереть.
‐ Можно вам ответить? – не выдержал Москалев. – Спасибо. Разве можно назвать
умирающим того, кто продолжает давать жизнь другим? На пустырях и в тайге строятся
такие сибирские горда, как Сталинск, Кемерово, Прокопьевск. Томск работает над тем, чтобы по мочь им родиться. У нас сорок тысяч вузовцев, пришедших с фабрик и из
колхозов. Они едут к нам, чтобы получить образование‚ и потом разносят во все уголки
Сибири свет новой жизни, который вдохнул в них Томск.
‐ Вы хорошо говорите‚ ‐ улыбнулся Эринбург, смотря на Москалева своим
неулыбчивым взглядом, ‐ Я верю, что во главе с таким энтузиастом Томску не так‐то
просто умереть. Но я говорю об исторической судьбе города. Одних людей революция
сделала несчастными других ‐ счастливыми: на то она и революция. Судьбу людей
разделили и города, одни из них выросли, Другие примолкли.
‐ Революция сделала несчастными эксплуататоров‚‐ уточнил Байков.‐ Это значит, не
«одних» и «других», а меньшинство и трудовое большинство.
‐ Я это знаю‚‐ сказал Эренбург.
‐ Я только хотел уточнить‚‐ с радушной улыбкой пояснил Байков.‐ А в «отмирающем»
Томске люди не думают отмирать, они решают те же задачи, что и все социалистическое
отечество.
Эренбург‚ склонившись коснулся рукой колена Байкова:
‐ Вы знаете, я заметил, что судьбу различных городов легко распознать на вокзале: достаточно поглядеть, какой хлеб едят местные жители. Там, где люди строят гиганты, хлеб светло‐серый и нежный. А у вас хлеб черный, мокрый и тяжелый.
Иван, взволновался:
‐ И все же мы стоим на своем. У нас в стране есть люди, отходящие в прошлое, есть
целые гибнущие классы, но нет отмирающих городов!
Иван довольно холодно простился с писателем, но тот, кажется, искренне был
доволен беседой; «Мне очень интересно было выслушать ваше мнение».
Придержав за плечо Байкова, пропускавшего Эренбурга в дверь, Иван шепнул:
‐ Потом зайдешь.
Оставшись один, Москалев позвонил Трусовецкому:
‐ Послушай, Остапыч, какой у нас в городе хлеб?
‐ Хлеб ‚как хлеб. Ты ж тоже его ешь.
Из горсоветского распределителя? А давай‐ка поглядим, какой у нас хлеб в
заводских распредах да на вокзале.
‐ Так сейчас закрыто уже все. А что, сигнал есть?
‐ Есть. Давай с утра поедем
Байков пришел поздно, в двенадцатом часу. Москалев сидел с Бальцером и
разрабатывал план проверки работы парткома управления дороги. Решено было
послушать на бюро секретаря парткома и тут уж добираться до начальника. Из Тайги
Бальцер привез несколько вагонов с углем и вести о порядочных безобразиях.
‐ В театр конвоировал гостя‚ ‐ объяснил задержку Степан Николаевич, усаживаясь в
