В буче - страница 92
плыла навстречу, все расширяясь и расширяясь, будто дома расступались перед машиной
секретаря горкома.
Иван совсем забылся, наслаждаясь наступившим покоем, и шумно вздохнул всей
облегченной грудью:
‐ Ффу‐у‐у!
‐ Да‐а‐а! ‐ с неуверенным сочувствием отозвался Миша.
Иван очнулся и, покосившись на него, промолчал. Неужели и до шофера дошло, что с
секретарем что‐то не ладно?
А что же не ладно, все‐таки? В акте комиссия записала: проглядели троцкистов, не
обсудили «дело Енукидзе»‚ запустили политико‐хозяйственную работу в деревне. Это
правильно, это ‐ ошибки, и Москалев готов склонить перед партией повинную голову.
Но комиссия оставила в горкоме не только второй экземпляр акта. Вот она уехала, в
ее присутствие не оборвалось начисто, как оборвался перрон, когда отгрохотали вагоны.
Так бывает, когда гости ушли, а в гостиной все еще сдвинуто не по‐обычному и
сгустившийся воздух пахнет чужим, табаком и чужими духами.
Сейчас, на покое, пол ровный гул мотора, вдумываясь в происшедшее, Иван все
больше уразумевал: немалые гости оставили после себя недоверие к нему, Москалеву.
Они не говорили об этом, но это после них застоялось в ампуле. Он перебирал в памяти
их вопросы, их интонации и взгляды. Он вспоминал, как лишь потянется душой
к их шутке, а они тотчас замкнутся, и понятно станет, что шутили они между собой, а
вовсе не с ним, Иваном. Неужели они сейчас, в салон‐вагоне начальника ‚ дороги, высказывают то, о чем молчали здесь? Они не верят в ошибки секретаря горкома, они
убеждены, что Москалев сознательно культивирует недостатки, что для этого есть у него
корешки шестилетней давности. Как бороться против такого чудовищного мнения, если
оно не высказано и не записано, если оно просто застоялось в воздухе?
Выйдя у горкома, Иван подождал, пока подъедет Бальцер, и вместе они стали
подниматься к себе на второй этаж…Они медленно вышагивали в ногу, занимая
вдвоем три ступеньки: Бальцер уже переступал выше, Москалев одной ногой еще
оставался ниже, и только на среднюю ступеньку они ступали вместе.
‐ Ну, черт!‐ вздохнул Иван. ‐ Устроили содом! Какая‐то неприятная комиссия
попалась. У меня такой осадок, будто меня все куда‐то загоняли.
‐ Комиссия как комиссия,‐ сказал Бальцер, ‐ Разве что глубже других копнулась.
Иван поднял голову, но с лицом своего заместителя не встретился, лишь увидел
маленькое прижатое ухо да под ним острый выступ челюстной кости, обтянутый
выбритой сизой кожей.
‐ Послушай, ты серьезно считаешь правильным, что они тут муть подняли?
‐ Какую муть?
Действительно, какую муть? Никакой мути в акте нет. Если б Бальцер захотел понять, он понял бы, о чем говорит Москалев.
Иван всего на секунду задержал ногу, чтобы отделить себя от Бальцера полной
ступенькой.
‐ Ладно,‐ оборвал он разговор и приказал, словно прикрикнул:
‐ Собрать на завтра пленум, в двенадцать дня. Займись!
Они молча разошлись по своим кабинетам, двери которых выходили в одну
приемную.
Москалев сел было за доклад для пленума, но его прервал Байков. Он вошел своей
мягкой походочкой, с дымящейся трубкой во рту, плотный и уютный. Он сел в свое
излюбленное Кресло и, вынув трубку, с длинный вздохом выпустил медленную струйку
дыма.
Войди в положение, ‐ сказал Москалев, насупясь. ‐ Мне до ночи сидеть здесь над
докладом. А с твоим дымом мне башки и на три часа не хватит.
Байков с натугой потянулся коротким телом к столу обреченно полуприкрыв глаза, выбил трубку в пепельницу.
‐ Что у тебя? ‐ спросил Иван помягче.
‐ Ничего срочного. Душу хотел отвести, да кажется, некогда.
Душу отвести! Спохватился!.. Москалев чувствовал, как в собственной душе будто
опустилась какая ‐ то жесткая заслонка, непроницаемая для прежнего тока взаимной
симпатии. Степан Николаевич все же начал говорить, посасывая
пустую трубку:
‐ Тот преподаватель в двадцать пятом году порвал с троцкизмом и даже не
исключался из партии. Во всех анкетах пищат, что был троцкистом. Чего же его
разоблачать ‐ то было? Тогда давай и Вышинского разоблачать: меньшевиком был, а
теперь прокурор СССР.
‐ Ну‐ну! Не хватай высоко! За свой участок хоть ответь как следует.
‐ Тут хватишь, когда самого хватанули до печенок! Связь с троцкистами! А? Знаешь, что я тебе скажу: если мы столько лет с троцкистами и зиновьевцами в одной партии
были, так уж, конечно, все мы с кем‐нибудь из них да соприкасались. Если за это
привлекать, так такая рубка пойдет!..
‐ Не хочу спорить с твоими загибами‚‐ раздраженно сказал Иван. Вот зачем ты в
гости‐то еще ходил? Это тоже случайное соприкосновение? Что, у тебя другой компании
нету?
‐ О‐ох! Это уж совсем такая чепуха! Что уж ты это, Иван Осипович? После одного
собрания в институте он затащил меня на чашку чая. Вот единственный раз и было.
‐ М‐да, ‐ сказал Иван, вспомнив, как его тоже затащил «на чашку чая» «право‐левый»
оппозиционер Сырцов.
И после этого от Байкова повеяло на Ивана током какой‐то стыдной, взаимосвязи.
Если ты вместе с другим честным человеком пачкался от соприкосновения с грязным
делом, то это не сблизит тебя с этим человеком, а ‐ оттолкнет от него. Вроде бы вместе
были, и поровну грех, а смотреть друг другу в глаза неловко, и рождается взаимная
неприязнь.
‐ Извини‚‐ сказал Иван.‐ Доклад писать надо.
Овчинников доложил Москалеву, что арестовал троцкиста. В подробности он не стал
вдаваться, а Москалев только молча пожал плечами.
