В буче - страница 93

Овчинников и зимой ходил в фуражке. Уши его, отошедшие с морозу, были такими

же красными, как околыш. Он и в кабинете Москалева не снял фуражки. Прохаживался, раскачиваясь, надвинув на глаза козырек, который в тепле покрылся влагой.

‐ Это все от Подольского остатки дергаю‚‐ ворчал он.‐ Ну‐ка, ответь, какого хрена он

тут у тебя делал? И ругнулся по‐своему: ‐ Яп‐понский бог!

‐Ты что свое краевое начальство ругаешь?‐ пытался пошутить Иван.

Овчинников усмехнулся. Смеялся он привлекательно, свежим белозубым ртом.

‐ Бывшее, ‐ сказал он.‐ Подольский‐то ведь арестован.

Иван долго смотрел на Овчинникова, не замечая, что тот сердито заворочал глазами

под его неподвижным взглядом. Потом спросил расслабленным, ненатуральным

голосом, будто хотел подсказать ответ:

‐ Дисциплинарное что‐нибудь?

‐ Не‐е‐ет!‐ засмеялся Овчинников так лукаво, словно Москалев не так разгадал

какую‐то шутливую загадку. ‐ На полную катушку. Должностные преступления.

‐ Преступления?! Да погоди, ты шутишь, что ли?

‐ А я способен смеяться, когда и не шучу. ‐ А вопрос

твой нетактичный. Учти: про нашего брата ничего не положено знать, ни про подвиги, ни про преступления.

Иван смотрел на телефон, который чернел прямоугольной коробкой на расстоянии

вытянутой руки. Надо бить тревогу, когда честный коммунист арестован! Надо звонить

Кузнецову. Самому Эйхе... Я ручаюсь за Подольского… А если теперь, после этой

проклятой комиссии, спросят: «А за тебя кто поручится?..» Вы, вы поручитесь!‐ так и надо

сказать.

Перед глазами мельтешила военная форма человека расхаживающего по кабинету.

Совсем недавно здесь порывисто ходил Подольский, а теперь неспешно раскачивается

этот человек. Москалев тоже не намерен все выкладывать перед этим незваным

помощником. Он про себя уже говорил с Новосибирском, но чтобы не прорваться вслух, он спрашивал у Овчинникова совсем о другом:

‐ С каких пор ЧК скрывает свои дела от партийного руководства?

‐ Мы ‐ НКВД, ‐ усмехнулся Овчинников.‐ А в руководителях иной раз засядет сволочь, которая, как проститутка, с врагами путается... Да не про тебя, не про тебя,‐ махнул он

рукой, заметив возмущенное движение Москалева.‐ Что, фактов не знаешь, что ли?

Уходя, он сказал, взявшись за ручку двери, но не открыв дверь, а плотнее прижав ее:

‐ Подольским не интересуйся. Для твоей же пользы.

Москалев поежился от этой догадливости, но когда остался один, позвонил в

крайком. Ни с Кузнецовым, ни с Эйхе соединиться не удалось. Поговорил он с

заворготделом, тоже старым, известным товарищем. Разговор шел, на всякий случай на

той грани иносказания, когда посторонний человек все равно ничего не поймет.

Заворг веско сказал:

‐ Понял тебя. Вмешиваться не советую, там виднее. Да, это официально: крайком не

советует вмешиваться!

Иван свалил на телефон руку с трубкой и оглох в гробовой тишине кабинета. Так, наверное, бывает в одиночной камере, где, может быть, сейчас сидит Подольский.

Чекист, мальчишкой пришедший в гвардию Дзержинского, сидит в камере НКВД!

ЧК и ГПУ всегда были рядом с партийным работником. Так было в Меловом, когда

вместе стреляли по кулачью, а потом вылавливали его; так было в Кожурихе, так было в

Томске, пока не приехал Овчинников. ЧК всегда была под рукой у партийного работника, как меч, который можешь выдернуть в любой момент, когда увидишь врага. А теперь ‐

меча советуют даже не касаться, пускай действует меч сам по себе, как в сказке.

Словно сразу двух Подольских видел Иван. Один ‐ красивый, черночубый, с лихим

прищуром проницательных глаз, четкий и стремительный, как настоящий меч

революции. Другой ‐ ловкий и лощеный, как белый офицер, с косым чубом, как у

Гитлера, с жестокостью в прищуренном взгляде. Иван и не знал до этого, что одно и то же

лицо может восприниматься абсолютно противоположно, в зависимости от любви или

ненависти к нему... Что же это за преступления, о которых нельзя сообщать даже

партийному руководителю? О преступлениях Троцкого и Зиновьева знала вся партия, весь

народ. Неужели у Подольского они еще чудовищней? Где и когда он успел их совершить, если был всегда рядом?.. Иван не умел отделаться от своей любви к Подольскому и не

мог не верить крайкому, и не знал, не знал он, какой же Подольский ‐ настоящий!

Иван был компанейским человеком, и это свойство отражалось на стиле его работы, как вообще отражаются на стиле человеческие свойства любого руководителя Иван

любил работать в окружении друзей, с которыми легко переходить от общих дел к

личным, с которыми поругаешься без последствий и вместе ответишь за прорывы и

поровну разделить победу.

Не мог так работать Иван, когда под ударом комиссии разваливалась дружба ‐

коллегиальность, когда его, одного выставили напоказ отделив от коллектива и в, личный

адрес записали такие слова «слабое руководство», «политические ошибки». И

раздвоились думы о Подольском, и Бальцер раздражает своей отчужденностью, и неприятно смотреть в глаза Байкову, т мерещится, что Трусовецкий неискренен и

хитер...

Прошли и весна, и лето, и вроде след от комиссии растаял, но уже не работалось

Ивану – и руки те же как будто, а не поднимают прежнего, словно надорвался человек.

А тут подошла уборка, и второй секретарь крайкома, руководящий сельским

хозяйством, начал бомбить телеграммами, угрожая снятием с работы за срыв

хлебозаготовок.

По ночам Роза плакала, торопливо гладя мужа по плечам, по груди своею теплой