В буче - страница 94

рукой:

‐ Ты так похудел, даже страшно! Из‐за чего они так рассвирепели? Ведь не стал ты

хуже работать? Ведь ты ни в чем не изменился.

Иван прижимал ее сильно, чтобы она почувствовала его надежность. В темноте Роза, конечно, не видела его лица, но все равно он старался, чтобы у него выражение было как

можно уверенней.

А Роза шептала: ‐ У тебя одного больше ума, чем у всего бюро. Так от чего ты

советуешься да примеряешься? Вон как твои помощники напугались и отступились от

тебя. Какая тут с ними коллегиальность? Пусть крутятся, пусть слушаются и не пикнут. Все

равно и за них тебе отвечать одному.

Иван вспоминал, как бывшая жена Лидия на каждом шагу укоряла за

упрощенчество. И он сейчас с прежним раздражением обвинял ее в том, что все—таки

она сумела внушить ему кое‐что: действительно он порой слишком примеряется, когда

надо властвовать. Сталин, небось, не церемонится: в партийных‐то кругах известно, что в

последнее время все основные политические указания исходят единолично от него...

На другое утро он вошел в горном, замкнутый и неподступный. Он позвонил

Трусовецкому и сказал:

‐ В рабочем порядке надо срочно принять решение

бюро горкома слушай, читаю: «1. Предупредить сельсоветы и парткомы колхозов, что

горком поставит перед горКК вопрос о проведении специальной чистки для всех членов

парткомов и членов партгрупп сельсоветов которые не обеспечат выполнения плана по

хлебозаготовкам всеми колхозами без исключения и каждым единоличником в

отдельности. 2. Обязать горпрокурора немедленно арестовывать и предавать суду всех, невзирая на партийность и должности, от кого пахнет душком саботажа хлебозаготовок».

Согласен?

В трубке помолчало, потом сквозь тихое шипенье донеслось что‐то вреде крёхота, и

голос примирительно произнес.

‐ Давай соберемся, посоветуемся. Не перстнем ли, Осипыч, с самовольной чисткой?

Иван другого и не ждал от председателя. Еще снимая трубку, он готов был

взорваться ‐ и взорвался:

‐ Тебе советоваться, а мне отвечать, дьявол вас всех побери! С твоими недогибами

да советами куда дойдем? Я спрашиваю, ты лично, без советов, согласен с таким

решением или нет? Много ты до сих пор заготовил хлеба или нет?

‐ Та согласен‚‐ проворчал Трусовецкий.‐ Шо кричишь?

Байков ответил даже как‐то обрадовано‚ даже с какой‐то благодарностью:

‐ Да что уж теперь меня‐то спрашиваешь? Другие‐то как? Трусовецкий согласен?

Откровенно говоря, не по душе такая скоропалительность, но наверное, надо.

Бальцер сказал только одно слово:

‐ Давай?

И было неприятно Ивану, что лишь откачнувшийся заместитель поддержал его

полностью…

Москалев хотел сам все поправить все превозмочь в этом городе, с которым

сроднился, ‐ все‐таки почувствовал прямо блаженство когда в самый разгар мучительно

затянувшейся уборки, подгоняемой прокурором и горКК, его внезапно выдернули из этой

кутерьмы. По

решению бюро крайкома, он отзывался на работу в краевой аппарат. Он не знал, чья

это была инициатива, но думалось, что рука Эйхе выручила своего старого работника. А

Роза узнав о переводе, сказала с грустной но смешной:

‐ Быстро отруководился, вождь томских большевиков.

После приезда комиссии Иван еще не виделся с Эйхе: в пору сева, сенокоса и уборки

никого не вызывали в крайком. Оказавшись в Новосибирске, он первым делом решил

попасть к нему на прием. Ему хотелось рассказать о неприятных методах работы

комиссии и еще ‐ проверить себя: маленько мучило, правильное ли решение он выбил

самовластно у членов бюро горкома.

Он поднялся по лестнице, которая у стены разделялась на два пролета, где когда‐то

он сватал на горсовет Трусовецкого, и где Роза позвала на свидание. И то трудное время

представилось таким радостным и легким.

У Эйхе шло заседание, слушали отчет барабинского секретаря. Иван тихо пробрался

в зал и в самом конце укрылся за спинами.

Барабинский секретарь только что сошел с трибуны, над столом поднялся Эйхе.

Иван, готовясь к разговору, всматривался в него… Тот же неторопливый голос, тот же

тугой выговор та же‚ длинная, тонкая фигура похожая на фигуру Дзержинского; маленькая

острая бородка, не подрагивает, когда двигается подбородок, как будто она твердая и

наглухо влита в него. Все, как и год назад, ‐ в последнюю встречу, только вот‚ лицо стало более нервное, и ироническое выражение глаз пожесточело.

Хотя барабинский секретарь сидел в первом ряду, прямо напротив стола, Эйхе

показывал не на него, а простирал свою длинную руку к пустой трибуне:

‐ Вот образчик оппортунизма. Он почти завершил коллективизацию и думает, что

хлеб к нему потечет без оргработы. Он будет обижаться, если мы применим к нему

суровые меры... Со стороны отдельных работников начинает чувствоваться обида на

крайком за репрессии, применяемые к виновникам плохой работы по хлебозаготовкам, к

либералам. которые своим потаканием потворствовали троцкистско‐зиновьевскому

саботажу. Я должен прямо заявить товарищам: и впредь тех людей, которые будут

относиться с гнильцой к хлебозаготовкам крайком будет карать с суровостью.

Ивану расхотелось с глазу на глаз встретиться с Робертом Индриковичем. Этим же

самым языком с ним уже говорила комиссия. Но одновременно и успокоила речь Эйхе ‐

значит, в Томске напоследок Иван сделал правильно.

‐ Отруководился! ‐ сказала Роза. Хорошо, что отруководился, что переведен в

крайком. Хоть передохнет от неуверенности в себе и сориентируется для новой