Данте - страница 72


Когда же день четвертый наступил,
Упав к ногам моим, воскликнул Гаддо:
«Зачем меня покинул ты, отец?
И так, как видишь ты меня, я видел,
Как падали, по очереди, все…
Потом, уже ослепнув, их тела
Я, ползая, ощупывал и звал
Умерших, день и два…
Потом все муки голод победил»,
Когда он кончил, то, скосив глаза,
Опять зубами вгрызся в жалкий череп,
Как жадный пес в обглоданную кость.

Может быть, этот скрежет зубов по кости не более страшен, чем слова Данте:


О, Пиза, ты — позор земли прекрасной…
Коль все твои соседи медлят карой,
То, воды Арно в устье преградив,
Да сдвинутся Капрея и Горгона,
Чтоб затопить тебя в пучине вод…
За то, что обрекла детей невинных
Ты на такую муку, —

«муку», croce, — Крест. Два креста — два невинных; в вопле одного:


Зачем меня покинул ты, отец?

не повторяется ли вопль Другого:


Боже Мой! Боже Мой! для чего ты Меня оставил?

Вот когда мог бы Данте вспомнить надпись на двери Ада:


Создало меня Всемогущество Божие,
Высшая мудрость и первая Любовь.

«Величество Божие — в Трех Лицах… Всемогущество — в Отце… В Сыне — премудрость… в Духе — Любовь», — объясняет сам. Но если бы, вспомнив эту надпись, подумал он о крестной муке сынов человеческих и Сына Божия, то, может быть, услышал бы в вечных воплях ада три вечных вопроса; первый — к Отцу Всемогущему: «Доколе будут страдать невинные?» второй — к Сыну Премудрому: «Зачем страдают?» и третий — к Духу Любящему: «За что страдают?» И на все эти вопросы один ответ — молчание.

«Что же, понял, наконец, за что я восстал? А ты покоришься?» — шепчет на ухо Данте, сходящего в ад, невидимый Спутник, и Данте молчит, так же, как те Трое. Но ужас этого молчания больше, чем душа человеческая может вынести. Не вынесла бы и душа Данте: сойдя уже не во внешний, а во внутренний ад — безумие, осталась бы в нем навсегда и погибла бы, если бы не спасло ее чудо, — какое, этого он не говорит, так же об этом молчит, как обо всем самом главном для него и последнем. Но кажется, есть у него два намека на это; оба — в Чистилище. Встреченная там, на втором уступе Горы, тень Гибеллиновского вождя, Буанконте да Монтефельтро, павшего в бою под Кампальдино, в котором и юный Данте участвовал, вспоминает о том, как, в последнюю минуту перед смертью, погибавшая душа его спаслась:


Бежав с пронзенным горлом,
Я обагрял горячей кровью землю.
Уже потух мой взор, когда, с последним вздохом
Я прошептать еще успел: «Мария!»
И пал на землю, мертв…
Скажу тебе я правду, ты же людям
Перескажи ее: взял Ангел душу
Мою; но дьявол закричал: «Он мой!
Зачем ты хочешь у меня
Отнять его из-за одной слезинки?»

Ангел все-таки отнял душу у дьявола, потому что и одной слезинки довольно, чтобы омыть ее от всех грехов и спасти.

Это первый намек, а вот и второй. Встреченная Данте, у подножия святой Горы Очищения, тень Манфреда, юного, «белокурого и прекрасного», отлученного от Церкви, великого грешника, убитого в бою под Беневенто, тоже вспоминает, как душа его погибала и спаслась.


«Кто я такой, ты знаешь ли?» — спросил он.
Когда же я ответил, что не знаю,
То, на груди показывая рану,
Он мне сказал с улыбкой: «Я — Манфред…
Пронзенный насмерть, я отдался, плача,
Тому, Кто с легкостью прощает все.
Я знаю, что грехи мои ужасны;
Но бесконечной Благости объятья
К ней приходящих обнимают всех.
О, если б люди это лучше знали, —
Моих костей, лишенных погребенья,
Не мыл бы дождь, и не сушил бы ветер
В чужом краю, на берегу пустынном!
Но пусть я проклят пастырями Церкви,
Так погубить не могут их проклятья,
Чтоб не спасала вечная любовь,
Коль цвет надежды в сердце зеленеет!»

Чудом вечной Любви будет разрушен ад: это поняв, может быть, спасся и Данте.


…Вдруг молнией был поражен мой ум,
Я понял все…

Это будет в Раю; но может быть, и Ада кромешную тьму озарила лучом небесной надежды та же молния.

Данте хочет быть «правоверным католиком» и огненного гроба ересиархов боится пуще всего. Если бы ему сказали, что Адом он разрушил ад, то он не поверил бы и даже не понял бы, что это значит.


Вдруг молнией был поражен мой ум, —
Я понял все, но, в тот же миг,
Потухло все в уме изнеможенном.

Молния вспыхивает — Данте понимает, что ад есть, но что ада не будет; потухает молния — перестает понимать.

Господи… прости им грехи, а если нет, то изгладь и меня из Книги Твоей (Исх. 32, 32), —

молится Моисей, принявший от Бога закон; молится и Авраам о Содоме, уже обреченном, — аде земном:

Господи! Если Ты хочешь, чтоб мир был, то нет правосудия (Закона); а если хочешь, чтобы было правосудие (Закон), то мира не будет: выбери одно из двух, —


или ад — Закон, или мир — Любовь.

Обе эти молитвы понял бы, может быть, Данте, христианин уже не римско-католической, а Вселенской Церкви.

Хочет Бог, чтобы все спаслись. (I Тим. 2, 4.)

Все мы придем в единство познания Сына Божия. (Ефес. 4, 13.)

Всех заключил Бог в непослушание, чтобы всех помиловать. (Рим. 11,32.)

Все да будет едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино (Ио. 17, 21), —

молится Иисус.

Да будет Бог все во всех,

молится Павел (I Кор. 15, 28).

«Благость Божия… вернет всю тварь к началу и концу единому… ибо все падшие могут возвыситься (не только во времени, но и в вечности) — от крайних ступеней зла до высших — добра», учит Ориген. Церковь осудила это учение (543 г.): «Кто говорит, что… муки ада не вечны, и что произойдет Восстановление всего, apokatastasis, — да будет анафема; изобретатель сего учения Ориген… да будет анафема». Церковь осудила Оригена, но такие великие святые, как Амвросий Медиоланский и Григорий Нисский, приняли его учение о конце Ада.