Русские ночи - страница 100

И вот как приветствуют наши «ценители и судьи» произведение во всяком случае хоть замечательное, а тем более при настоящем застое литературном.

Всего более не имеет чести нравиться «Библиотеке для чтения» статья «О вражде к просвещению, замечаемой в новейшей русской литературе» («Сочин<ения> кн. Одоевского», том II 1-й, стр. 360). Не понимаем: отчего? Мы, напротив, смотрим на эту статью, как на крик негодования, невольно вырвавшийся из груди благородного человека при виде печальных явлений современной литературы, негодования, которое, вероятно, разделит с нами каждый из читателей. В этой статье есть места истинно назидательные; в особенности рекомендуем «Библиотеке для чтения» строки о романах, выкраиваемых из «Истории» Карамзина, к которым можно отнести и истории, из той же истории выкроенные, о сочинениях в фантастическом роде, достигнувших до состояния бреда — с тою разницею, что этот бред не есть бред естественный, который все-таки может быть любопытным, но бред, холодно перенесенный из иностранной книги. «Легкость сочинений такого рода, — как говорит князь Одоевский, — подняла снизу всю литературную тину; люди, едва знающие грамоте, и люди, знающие ее, но без поэтического призвания, люди без всякого образования и люди со знаниями, достаточными для составления букваря или азбуки, которые могли быть весьма полезными по сей части, — все пустились в сатирические, историко-нравственные и фантастические произведения разного рода. В этих произведениях…» и проч. до «все несуществующее в наших нравах».

Замечательно также следующее место: «Названия наук, неизвестных нашим сатирикам (прибавим: и критикам), служат для них обильным источником для шуток, словно для школьников, досадующих на ученость своего строгого учителя; лучшие умы нашего и прошедшего времени: Шамполион, Шеллинг, Гегель, Гаммер, особенно Гаммер, снискавшие признательность всего просвещенного мира, обращены в предметы лакейских насмешек, „лакейских“ говорим, ибо цинизм их таков, что может быть порожден лишь грубым, неблагодарным невежеством» («Соч<ине-ния> кн. Од<оевского>», том III-й, стр. 365).

Назидательно, право! Особливо когда посмотришь, что эта статья была написана и напечатана в «Современнике» Пушкина в 1836 году!

Критика «Маяка» на сочинения князя Одоевского — такая прелесть, которой нельзя читать без истинного наслаждения. «Маяк» восхищается! Он без шуток находит «Русские ночи» весьма согласными с тем, что «Маяк» называет своим «учением». Но сочинитель «Русских ночей», верно, не ожидал себе такого комплимента; но, впрочем «Маяк» строг и справедлив — он, похвалим, однажды обращает внимание автора на изящные статьи, помещаемые в самом «Маяке», — этом двигателе не только просвещения, но также и образованности, чего по его велелепному учению никак смешивать не подлежит. Жаль только, что пропущен эпиграф к статье «Маяка» о «Сочинениях князя Одоевского», а кажется вот был бы вполне приличный:

Изрядно!.. сказать не ложно,
Тебя без скуки слушать можно!
А жаль, что не знаком
Ты с нашим петухом,—
Еще б ты боле навострился,
Когда бы у него немножко поучился.

Бедная наша литература!

<Письмо А.А. Краевскому>

Скажите, кто это меня так горячо любит и так досадно, так жестоко не понял? Тем досаднее и тем грустнее, что любит! Стало, он любит не меня, а мой фантом. Тем грустнее, что признает во мне талант, ибо с вышины падать больнее. Если бы мне сказали: ты начинаешь выписываться, твой талант потерял свежесть — я бы, может быть, не согласился на правах архиепископа Гренадского, но мне бы не было так грустно; мне говорят: ты падаешь, потому что мало-помалу миришься с пошлостью жизни и оттого, что дал в себе место скептицизму, миришься потому, что твоя филиппика принимает вид повести, сомневаешься потому, что не веришь в данное направление разума человеческого! Вы, господа, требуя в каждом деле разумного сознания, вы находитесь под влиянием странного оптического обмана, вам кажется, что вы требуете разумного сознания, а в самом деле вы хотите, чтобы вам верили на слово. Ваш criterium разум всего человечества; но как постигли вы его направление? Не чем другим, как вашим собственным разумом! Следственно, ваши слова «верь разуму человечества» значат «верь моему разуму!» — и, что бы вы ни делали, каким бы именем вы ни называли ваш criterium, в той сфере, где вы находитесь, вы всегда придете к этому заключению. А знаете ли, что значит это заключение? Верь моему разуму, следственно мой разум совершенен, следственно я — бог, т. е. вы другою дорогою, но дошли до одинакого заключения с римскими императорами, которые ставили себе статуи и заставляли им поклоняться. Этот роковой ход разума человеческого предвидела Библия в словах «не сотвори себе кумира!». Все мы чувствуем необходимость одной безусловной истины, которая осветила бы весь путь, нами проходимый, но спорим о том, где она и как искать ее. Не называйте же скептиком того, кто ищет лучшего способа найти ее и испытывает для сей цели разные снаряды, как бы странны они ни казались. Скептицизм есть полное бездействие, и его должно отличать от желания дойти до самого дна: медик не знает, какое дать лекарство, это незнание имеет следствием то, что он не пропишет никакого рецепта, — вот скептицизм; медик прописал лекарство, но, возвратясь домой, спрашивает себя: то ли он прописал, нет ли чего более лучшего, — делает опыты, вопрошает опыты других — это не скептицизм, но то благородное недовольство, которое есть залог всякого движения вперед. Пирогов прежде, нежели отрежет руку у живого, каждый раз предварительно отрежет ту же руку у десятка трупов — скептицизм ли это?