Всё это нужно пережить - страница 36
Ветер воет и тьма ворожит, и в испуге ребенок дрожит.
А дракону – чего? - Хороша бессердечная жизнь и душа.
За бессмертье не платят гроши, за бессмертье живут без души.
Добрым молодцам головы рвать – бесконечная благодать.
А в груди моей стук да стук. Вот я вырос, прошел испуг.
Все что было – быльем поросло, но воюют добро и зло.
Эту сказку читает дочь, добрым молодцам хочет помочь.
Не сомневаюсь, что и такие игры, как «в выбивного» или «штандор» - тоже из любимого репертуара детства всех добрых молодцев. Что такое «штандор» - кто его знает… И тогда понятия не имел, и сейчас. Какая разница! Бросаешь мяч вверх, кричишь «штандор», - и понеслась.
Поймаю мяч и «штандор» крикну звонко, и, как от выстрела замрут,
Бегущие мальчишки и девчонки и, затаясь, моей промашки ждут.
Но я не промахнусь, тверда моя рука, «осалю», как ужалю, я Коляна
И снова мяч несется в облака и имя новое взлетает над поляной.
Максим, Серега, Ида, Зульфия мелькают загорелые мордашки,
Игра – закон и мы – одна семья и все похожи, как в траве ромашки.
Еще над всеми солнышко сияет, еще не знаем скуки бытия,
При крике «штандор» замираем и мчимся вновь, удачу торопя.
Вот и автора этих стихотворных строк про «штандор» тоже не знаю, но что-то мне подсказывает, что мы – из одного поколения. И потому, наверное, знакомы ему ещё и такие уважаемые игры, как «ножички» и набивание «жёсточки». У меня тоже был, как сейчас понимаю, убогий складной (перочинный) ножик с одним тупым лезвием, который я втыкал в расчерченный на земле круг, пытаясь делать это метко и отжать (современный термин пришёлся кстати) часть территории у соперника. Что сказать, мне эта игра нравилась меньше других. Но она была популярна. И в жонглировании ногой «жёсточкой» (камешком, обшитым кусочком меха) я не преуспевал. А Женька набивал раз пятьдесят, наверное. А, может, и больше, поскольку так далеко мы тогда в счёте не продвигались. Зато нравилось запускать «дымовуху» и ракету-спичку, и получалось это не плохо. «Дымовухи» делали на основе испорченной фотоплёнки, причём она была двух сортов – одна хорошо горела, прямо вспыхивала сразу, а вторая – тлела, и для этой цели не годилась. Плотно скрученный кусок подходящей плёнки туго заворачивался в фольгу. Это была ракета. Из неё торчал запальник – спичка или полоска плёнки. Запальник поджигался, огонь доходил до основного ракетного заряда, он вспыхивал – и фольга с жутким дымным шлейфом и шипением взлетала на несколько сантиметров. Радостное было событие. Упрощённый вариант – спичка, обёрнутая фольгой, установленная на столе и поджигаемая недалеко от фольги. Кстати, иногда взлетала даже выше, чем «дымовуха». Но без шумового и дымового эффекта, что резко снижало степень восторга. Как настоящие добрые молодцы, периодически мы вооружались луками, деревянными мечами или автоматами. Мне папа выпилил автомат из толстой фанеры и покрасил его, как сказал, «цапун-лаком» – получился настоящий «шмайсер». Пацаны меня зауважали.
Лук тоже получился могучий – стрела летела далеко и высоко. В лягушку, как в сказке не попал. Да и вообще, слава Богу, ни в кого не попал. Царевны-лягушки не было, а вот просторный шалаш (почти царские хоромы) в соседнем дворе был. Одно время сборы «мелкоты» в нём (помещалось нас не меньше шести) носили абсолютно невинный характер. Рассказывались несмешные анекдоты (а, может, я не понимал тогда их скрытое остроумие) и нестрашные ужасные истории, почерпнутые из увиденных фильмов, с примесью небогатой авторской фантазии. А потом в шалаше появилась и своя царевна (отчасти и лягушка). Ею стала Люда из соседнего квартала. Она была старше нас на год, но уже выглядела, как сказали бы сегодня, «секси». Сидела, чаще всего, молча. Но одну фразу как-то произнесла: «Я уже жизнь знаю, а вы ещё ссыкуны». Как сказал бы киногерой: «Люся, ты говоришь обидно, но говоришь смачно». Сколько лет прошло, а фраза помнится. Но, думаю, не в смачности дело, а в том, как она с нами этим самым знанием жизни поделилась. В тот день шалашное «ток-шоу» было посвящено теме загадочной и не познанной – интимным отношениям, говоря культурно. А некультурно говорить не будем. Многое из того, что я там наслушался, стало понятно лишь значительно позже. Ну, а то, что увидел… Эммануэль отдыхает. Кто-то предложил Люсе попробовать, на что она пренебрежительно спросила: «А что, кто-то сумеет?» Самый смелый в тон ей небрежно пискнул: «А то…» Сказано – сделано. Люся легла на охапку травы и проворно сняла трусики. Мальчик последовал её примеру. Всё дальнейшее было видно плохо – мешали соседские затылки. Мелькали Люсины коленки и мальчишечья попа. Что у них там получалось, трудно сказать, но завершилось всё неожиданно быстро, поскольку кого-то позвали родители. Домой я пришёл совершенно обалдевший, что было замечено мамой, тут же сунувшей мне под мышку градусник. Но температура не отразила степень душевного смятения, и мама успокоилась. Не знаю, кто из присутствовавших на уроке жизни поделился информацией со своими родителями, но реакция была молниеносной - на следующий день шалаш был разобран и больше не появлялся. Тем более, лето скоро кончилось, и пришла пора уроков школьных. Несколько раз я встречал на улице Люду, она меня, естественно, не узнавала. А потом её семья получила квартиру, и след её на асфальтовых дорожках простыл. А в душе остался.
Отсверкали весёлые дни, словно скрылись за серою шторой.
Мы опять с тобой, осень, одни, и всё те же ведём разговоры.
Кто, зачем, и откуда, и как, и опять: «Почему?» - нет ответа.
