Иду над океаном - страница 159
И когда Кулик двинулся к двери его маленького кабинетика-каморки, где все стены были увешаны техническими плакатами, таблицами, дорожными знаками, где стены над рядами стульев на уровне головы и плеч людей, когда они садятся здесь, были засалены до черноты, Гнибеда остановил его.
— То, что на тебе — это и все? — спросил Гнибеда, указывая обкуренным пальцем на свитер, надетый Куликом поверх рубашки.
— Нет, у меня есть белье, пара отличного белья.
Гнибеда встал из-за стола, потянулся куда-то в угол за собой, и Кулик увидел вешалку.
— Возьми. Потом купишь себе — отдашь.
И это было сказано так просто, так открыто и безо всякой нотки покровительства, что Кулик растерянно взял этот не новый, но крепкий еще, с чистым серым мехом внутри бушлат.
— Денег у меня нет, — сказал Гнибеда.
— У меня есть деньги, — сказал Кулик. — Хватит.
— Завтра, если успеешь до выезда в рейс, аванс выпишу. Нет — найдем. Только одно, парень. Ты прости меня, — сказал Гнибеда, — «Колхиду» твою разбил человек, который в рейсе закладывал. Он ее разбил два раза. Здесь семь перевалов, а если рейс в Находку — восемь. Туда — лес. Оттуда — трубы.
— Я не пью, — сказал Кулик.
— Хорошо, — сказал Гнибеда. — Я только хочу, чтобы ты знал.
Он почему-то повторил интонацию Кулика, когда тот говорил эти же слова ему, Гнибеде.
И Кулик улыбнулся.
Собственно, те два года, — «два с полтиной», которые Кулик провел в колонии, он не считал потерянным временем. Почему-то и в колонии ему было интересно жить. Смешно ведь — интересно в колонии, он это понимал, но это было именно так.
Зона, в которой содержались такие, как он — с маленькими сроками, находилась на южной окраине города. Сюда ходил даже автобус. И по ночам был слышен широкий гул, виделось зарево над городом, и постоянно, сотрясая стены и окна бараков, совсем рядом проходили тяжелые поезда. Их не сильно строго стерегли, на работу — на авторемонтный завод — ходили строем по широкому асфальтовому шоссе. И слева от шоссе высились корпуса огромного, новенького с иголочки завода, с еще не потускневшими окнами, с не закрытыми бетонными панелями конструкциями третьей очереди. Дальше дымились еще какие-то трубы и просвечивали на рассвете сквозными проемами другие здания — туда вела не асфальтированная пока, но широкая, укатанная дорога.
Не было чувства оторванности от мира и от людей. На шоссе никто не шарахался при виде их строя в сторону, ни на одном лице Кулик не заметил особого любопытства или брезгливости. Люди спокойно пережидали, пока они пройдут мимо, чтобы пересечь шоссе. А подъемы, отбои, взыскания и прочее для Кулика трудностей не составляли. Да и сам барак с его порядками, с его двухэтажными койками напоминал общежитие.
И, шагая в колонне на правом фланге, видя перед собой чей-то стриженый затылок, Кулик с усмешкой вспоминал, как схватил свои два с половиной года. Хотя и за дело, может быть, но преступником себя не считал. Да и никого не считал виноватым, ни тех ребят, ни Аську, диспетчера автоколонны, из-за которой все и вышло. Она давно к нему подбиралась.
В первый же день, когда получал путевку, заглянув к ней в окошечко, он наткнулся на ее серые, почти стальные глаза под прямыми узкими бровями. Усмехнулся про себя — ну и ну! Такую целовать, что тигрицу.
Возили бетон. Восемь рейсов, если все нормально. И семь или шесть, если заедала погрузка. А то — горячий асфальт. Автоконтора только начала жить — она выросла из маленького автохозяйства, сейчас ее перевооружили на новенькие самосвалы. И от старого хозяйства остались только аккумуляторная с аккумуляторщиком да вот Аська.
Каждое утро он видел эти глаза — пристальные, требовательные. Но успел заметить, что, выдавая путевки и талоны на бензин, она глаз не поднимала, а его встречала всем своим лицом, бледнея день ото дня все больше. И однажды заметил, как дрогнуло ее лицо и что-то человеческое появилось у нее в глазах — не то жалоба, не то просьба. Да и ребята заметили уже — Аська прихрамывает на левую ножку. Как-то в курилке разговорились. Было их человек пятнадцать — двадцать. Талоны на бензин кончились. Надо было одному парню двести литров на день взаймы, что ли: перерасход вышел.
— А ты Кулика попроси, ему Аська даст… — сказал кто-то, нажав на последнее слово.
Грохнул хохот.
— Пошли вы! Жеребцы, — сказал Кулик.
Аська не занимала ни его души, ни ума. Ну, приятно было, что кому-то дорог ты, что для кого-то один отличен от остальных. И, пожалуй, все.
Подошла пора менять баллоны. Целый день Кулик занимался этим. Уже ушли все, разъехались, когда при тусклом свете гаражной лампочки он поставил на место последний баллон, убрал домкрат и ключи. Этот день он запомнил весь до самой малой малости — даже запомнил и помнил сейчас, — в этом маленьком кабинетике, — что свинтил колпачки с ниппелей и спрятал их в коробочку под сиденье. Потом пошел в душ. Долго мылся, любил горячую — до того, что, казалось, лопается шкура на спине, — воду. Для настоящего шофера любой новый агрегат на машине — праздник. Об этом не говорят вслух. Но если человек ни с того ни с сего вдруг посредине разговора о последнем хоккейном матче или о бабах брякнет: «А я, паря, коробочку сменил», — или: «Карданчик, братцы, мне наш механик отвалил», «Движок новый у меня, ребята. Жрет много. Но тянет-тянет!..» — состояние его понятно всем. И разговор рушится, потому что кто-то из присутствующих и сам не прочь кардан заменить или коробку передач, и кто-то выжал из двигателя своего грузовика все, что можно было, да еще сто тысяч километров впридачу сверх того.
