Лоцман кембрийского моря - страница 50
валящимся лесом,поздно рожающим скотом,
недолговечными людьми!
Какое основание взять для песни?..
Прекрасная!
С широким и знойно-дымчатым лицом
восьмигранная Земля-мать!
С тремя оторочками,
восемью путами,
с девятью подпорами!
От ледяных громад владычного моря
до краев немерзнущего моря
обставленная стоячими горами!
С зелеными равнинами лежачих гор,
с текущею кипящею водою в основании!
Какое направление петь мне?
О чем сказать мне вещие слова?..
Скоро набухнут почки на сосульках!
Увижу мягкие цветы на изваяниях льда!
Увижу серебряные цветы на белом снегу!
Увижу днем оживающие ночные камни!
И самая гибель становится мягче!
И самую гибель умягчим железом!
Мы изомнем эту зиму
в незамерзающих горстях —
нашими новыми пальцами,
железными, нажимающими
и раздавливающими смерть!
Длинноногие, подпоясанные,
с глазами из воды,
и телом из земли,
и жилами из травы!
С гибкими сочленениями
и на гибкой шее свободной головой
оседлавшие трактор —
мы, якуты!
Глава 4
СОРОКАВОСЬМИСИЛЬНЫЕ ДРАКОНЫ ФИРМЫ «ПОТЕРПЕЛЕВ» И САМОЛЕТ
Николай Иванович сразу смекнул, что трактористы разогревали завтрак на гееннской смоле.
Он еще не ушел из Оймякона месяц назад, когда прилетел слух об отправлении тракторов из Якутска. И он решил дожидаться, чтобы увидеть их на ходу и увидеть котлы и драгоны.
Он утомился чрезмерными впечатлениями долгого путешествия и непривычным размышлением о вещах непостижимых: о гееннской смоле, и адских котлах, и драгонах, не то драгах, и дракторах, то есть тракторах… Уже слова сбивались — оказывались мыслями, а мысли — словами: разобраться в них, что к чему, с каждым днем становилось трудней. Возможно ли, что драги и дракторы — суть одно?.. Выговаривается «драгоны», а на деле — не те же драконы ли?
Догадаться ж надо! Подправили прозванье, чтобы крещеных исплошить поверней.
В середине марта в Оймяконе стал слышен дальний железный гул.
Они все громче ревели, подползая к Индигирке, отрыгая ноздрёй огонь и смрад от своей гееннской еды — нефтяной смолы, возбуждая отвращение и страх в воображении Николая Ивановича.
Черные могучие груди, способные сбить с места любой домишко, прикрыты были от стужи пыжиковыми желтящимися парками и время от времени явственно издавали немощный кашель, и также слышался мощный чих.
Все четыре столбика, несущие кровлю над креслами, повязаны были синими и красными полосками, обрывками, клочками цветных тряпок сверху донизу на шести дракторах — подношениями от прельщенных душ, поклонившихся огнедышащему.
Оймяконские посмотрели — поспешили тоже с дарами, как только драконисты уняли своих бесов и те притихли.
Драконистов приняли почетно. У самого богатого начальника оймяконского истопили в просторной летней избе, в окнах прилепили к стеклышкам новые чистые льдинки для утепления; по полу раскидали сено для чистоты и приятности. В избе стало красиво, чисто, и драконист Уйбан вечером пел:
Ласковой волной подул теплый ветер!
Затрепетал своими каплями теплый дождь!
На третий день поползли из Оймякона дальше, на Индигирку. Николай Иванович пошел за ними, а потом и рядом с ними, да и взошел на Ванин трактор. Ваня поманил рукой: узнал-таки байкальского знакомца.
В креслах посидел и рассудил, что один грех долгий, хиломеров на тысячу, согрешил уже от Иркутска до Качуги ездой на автомашине. Еще хиломеров на десять малый грешок согрешить — прибавка невелика. Тысячу бог простит — неуж на десяти упрется?
Драктор тащил на себе Николая Ивановича.
Разновидны были с автомашинами во всем, кроме шума и смрада. Силой превосходили, шумели непомерно, смрадом же мерзко подобны и, думалось, движимы духами сродственными.
С Ванина перешел на Сенин. Осмелев, сидя в креслах, — перекрестился. И сошло. Он и драктор перекрестил и дракониста — те не поперхнулись.
Семен удивился, вгляделся в пассажира — узнал. Захохотал. Николай Иванович напрямки спросил:
— Куда идете? Зачем? Для чего котлы?
Сеня напрямки отвечал:
— Котлы с нефтью ставить и в гееннской смоле нас, грешных жильцов, уворовавших океанскую дорогу, варить по дохлому указу.
Николай Иванович отшатнулся, с гневом взглянул на оскаленную рожу, измазанную по-чертовски, но засомневался: почему же сказал «нас варить»? Самого себя варить не станет. И смеется.
— Семен Агафангелов! Над народом скалишься! — сказал сурово.
Тарутинов перестал смеяться. И тут у них был важный разговор. Николай Иванович сам даже в руки взял железное колесо и беса водил: куда повернул ручное колесо — туда и беса повел. Открыл глаза на многое и сам веселился вместе с Тарутиным.
Мороз умягчился днем. Уйбан громко пел по-якутски:
Над самой головой четыре луны,
четыре серебряных сугроба —
четыре копыта Иэехсит,
летающей белой кобылицы.
Она фыркает сильней, чем «катерпиллер», —
Иэехсит, богиня, тетка,
одаряющая нас телятами,
и жеребятами, и тракторами,
и сладким творогом!
Широкая страна пусть нарядится!
Создательница звонко ржет: