Дом, в котором… - страница 157
Раздраженный беспорядочным звуковым фоном, Курильщик перестает рисовать и укоризненно смотрит на Слепого. Слепой резко бьет по струнам: Черный – и заключает тему многозначительной паузой.
– Что, опять ускакал в Наружность? – спрашивает Сфинкс.
– И довольно далеко, – отвечает Слепой.
Курильщик вертит головой, оглядывая их по очереди.
– Вы говорите о Черном? Он что, сбежал в Наружность? Навсегда?
...ИНСТРУКЦИЯ О ВЫЖИВАНИИ КОЛЯСНИКА В БЫТУ.
Пункт 1.
Следует избегать любых упоминаний Наружности в разговорах, за исключением тем, где она упоминается вне связи с:
A) говорящим,
B) его собеседником,
C) кем-либо из общих знакомых.
Не приветствуются упоминания Наружности в настоящем и будущем времени. Упоминание в прошедшем времени позволительно, хотя опять же не рекомендуется. Упоминание Наружности в будущем времени в связи с собеседником является умышленным тяжким оскорблением последнего. Разговор двоих в этом ключе расценивается как легкая форма извращения, допустимая лишь между близкими людьми-состайниками.
– Моя мать заберет меня! – кричит Лорд. – А мать Сфинкса заберет его. А твоя мать…
– Да нет у меня ничего такого, – бормочет Шакал, но Лорд его не слышит.
– И никто никого ни о чем не спросит! Ты знаешь сам! Но я не могу так больше! Не могу даже думать об этом!
Лорд встряхивает Табаки, закутанного в половину их общего пледа, и тот, клацнув зубами, вываливается из шерстяного кокона.
– Я не вещь! – голос Лорда падает до шепота. – Я больше не позволю этого. Я так решил. Что никогда больше не буду вещью.
Табаки держится за оконную ручку, чтобы не соскользнуть с подоконника. Лорд удивленно смотрит на него и, спохватившись, заворачивает обратно в плед.
– Извини. Я чуть тебя не уронил.
– В таких делах «чуть» решает все, – философски замечает Шакал, укрываясь с головой. – А вот известно ли тебе, как называются такие разговорчики или, вернее сказать, истеричные выкрики? Извращение. Ты извращенец, дружище. Можешь утешаться этим, пока мы не придумаем тебе какое-нибудь другое занятие.
– Небось запасается вдохновением, – мрачно предполагает Сфинкс, – чтобы потом всех кругом доводить. Ладно бы он только меня провоцировал…
– Не рассказывай, как вы с ним друг друга не любите, – перебивает его Слепой. – Об этом знают даже Фазаны.
«Нет, не знают, – думает Курильщик, рассеянно перелистывая блокнот. – Хотя это, наверное, просто такая присказка. Собственно Фазаны здесь вообще ни при чем». Его удивляет спокойствие, с каким Сфинкс и Слепой говорят о бегстве Черного. Должно быть, Черный делает это не впервые. Он представляет Черного в Наружности. Без денег, без друзей. Бредущего не пойми куда. Черного, который не поужинает сегодня в столовой, а может, вообще нигде не поужинает. Вернется ли он? Судя по тону Сфинкса, вернется.
– Тебе достаточно захотеть…
Слепой наигрывает что-то, что сбивает Курильщика с толку, потому что звучит очень знакомо, но он не может вспомнить, где он это слышал.
– Но я не хочу! – Сфинкс скидывает ноги с кровати и встает. – И никогда не захочу.
«Чего он не захочет? – думает Курильщик. – Чтобы Черный вернулся? И что значит – тебе достаточно захотеть? Слепой считает, что Сфинкс при желании запросто мог бы отыскать и вернуть Черного?»
Лорд издает непонятный звук. То ли смешок, то ли всхлип. Полумрак не дает Табаки различить выражение его лица. Он видит только, что Лорд повернулся к нему.
– В тебе нет ни капли страха, мудрец. Я слушаю… но его нет. Не как у других. Научи меня этому. Где ты берешь свою храбрость?
Табаки кажется, что он различает серо-голубой камешек, вставленный его рукой в глазницу нарисованного Лорда. Ему кажется, камешек даже немного светится, как будто его только что отмыли под проточной водой.
– Помоги мне, – просит его Лорд. – Прошу…
Камешков уже два, и, хотя толком ничего разглядеть невозможно, Табаки уверен, что они его гипнотизируют. Сумасшедшие. Голодные. Пугающие. Ему делается неуютно.
– Понимаешь, Курильщик, – говорит Сфинкс, глядя на Слепого. – Я считаю себя вправе говорить нашему дорогому вожаку нет, когда речь идет о Черном. И если ты спросишь меня, почему…
Курильщик ни о чем не спрашивает и не собирается спрашивать, прекрасно понимая, что Сфинкс обращается не к нему.
– Если ты спросишь, почему… Я отвечу, что однажды наш вожак сделал этот выбор за всех нас, а особенно за меня. Меня при этом не было. Меня вообще не было в Доме. Он вынудил меня жить в одной комнате с человеком, которого я не переношу, не спрашивая моего согласия. И я терплю его все эти годы, только потому, что мой вожак так пожелал. А теперь я, оказывается, еще должен его успокаивать, чтобы он, чуть что, не сбегал в Наружность проветриться. Тебе не кажется это несколько несправедливым, Курильщик?
Курильщик гадает, должен ли он изобразить согласие или сочувствие. О том же, вероятно, размышляют появившиеся во время обвинительной речи Сфинкса Горбач с Македонским. Один – посиневший от холода, второй – мокроволосый после душа.
Оба застыли в дверях, оценивая обстановку. Горбач незаметно стряхивает с волос растаявший снег.
– Так вот, – заключает Сфинкс. – По всем перечисленным причинам Черный меня не волнует. Пусть доскачет хоть до края земли и бежит дальше. Пусть не возвращается. Пусть делает все, что угодно. Это не мое дело.
– Пойду в душ, – говорит Горбач. – Надо согреться.
Македонский заботливо придерживает для него дверь, сначала с одной, потом с другой стороны, после чего, видимо, решает придержать и дверь душевой кабинки, потому что в спальню не возвращается. Курильщик отчаянно завидует обоим. Удобно быть ходячим. Почти всегда можно вовремя улизнуть.
